Триада
Шрифт:
– Ты поедешь со мной. – Он щелкнул пальцами, и старичок, ловко ухватил левую руку Дана, нацепил на нее браслет: две черные полоски, а посередине – белая с гравировкой. – Отныне ты – моя собственность.
– То есть как? – возмутился Дан. Золотистые глаза уставились на него.
– Обыкновенно. Как, например, лошадь или перчатки. Хочешь попротестовать? Рассказать мне, что рожден свободным и это произвол? Ну, давай.
– Но я действительно рожден свободным, – довольно жалким голосом начал Дан, – хотя и не могу этого доказать…
– Смешно, – перебил его милость. – Тебе сколько лет – тридцать или около
Дан спросил язвительно:
– Это философия или напоминание мне о моем месте?
– Это философия. Твое место таково, каким его сделаешь ты.
– Будучи вашей собственностью?
– Почему нет?
– Такая философия мне и правда не по мозгам. Ну, отсталый я человек. Пришелец.
– Я люблю сарказм, когда он уместен. Но вот когда умный ведет себя, как дурак, не люблю.
– Падать ниц и лобызать сапоги? – осведомился Дан.
– А сумеешь? Подумай.
Дан честно подумал. О Гае, страдающем по милости идиотки с титулом и абсолютной властью. О Шарике, патрулирующем улицы. Об Алире Риенисе, с гордой осанкой восседающем на чахлой пожилой лошадке, и кто б сказал, что у него сломаны ребра и ключица. О Руде, стоящем на пороге конюшни с разинутым ртом – где-то в недрах бородищи посверкивали зубы. Философия на ум не шла, как, впрочем, и никогда прежде.
– Я не знаю, – сказал наконец Дан. – Я просто не знаю. В принципе, любого можно сломать, а я вовсе не герой.
– Боишься умереть?
– Естественно.
– А зачем же ты рвался навстречу мечу Люма? – хмыкнул его милость. – И зачем же демонстрировать готовность к бою, когда тебя хотят всего лишь высечь?
– У нас разное восприятие термина «всего лишь», – буркнул Дан. – Я не хочу, чтобы меня публично высекли и тем более публично поимели… не публично тоже не хочу.
– А лобызать сапоги хочешь?
– Я вообще не хочу, чтобы меня унижали.
– И готов умереть с оружием в руках, но не унизиться?
– Готов! – с вызовом бросил Дан, сильно сомневаясь в своей готовности. Она разомлела от крепкого сна, хорошего завтрака и огня в камине и никак себя не проявляла.
– То-то и оно, – глубокомысленно заключил собеседник и вдруг повернулся и возложил на Дана тяжелющий взгляд. Глаза, вообще-то карие, явственно отливали золотом. Дан не знал, что положено делать: падать ниц, то есть преклонять колено, или еще чего. И что хочет сделать, тоже не знал. Так что не отвел взгляд скорее от растерянности, чем от мужества. Его милость изволила усмехнуться и продолжить: – Есть ли у тебя сомнения в том, что Фрика рождена свободной? И правильно, что нет. А в том, что по сути она рабыня, сомнения есть? – Дан вспомнил, как стелилась герцогиня перед этим вот, как приседала и опускала глазки. – Вижу, что понимаешь. Рабство, друг мой, – это прежде всего состояние души. И пусть ты не осознаешь еще, что ты – моя собственность, но ты, плебей, смотришь мне в глаза, а Фрика не осмеливается. Ты жаждал смерти, лишь бы избежать позора. Ты дрался с лучшим фехтовальщиком в этих краях… Пусть плохо дрался, но без страха. Ты не побоялся публично предложить свою кровь вампиру… что, опять хочешь убить Фрику? Она того не стоит. Твой
– Ну предположим, герцогиня имеет рабскую психологию, а я душой свободен, – нагло сказал Дан. – И как это вяжется с тем, что она творит, что хочет, а я – ваша… перчатка?
– Обычно. Ничего особенного в этом нет.
– И выбора у меня тоже нет?
– Как сказать… Можешь сбежать, и я не стану за тобой гоняться. Соскучился по Фрике и Люму? Хочешь, чтобы благородные любовались твоим голым задом и последующими действиями Люма? Не хочешь. Тебя пугает слово. И это главный минус. А плюсы? Никакая Фрика не рискнет даже говорить с тобой грубо. Даже назвать тебя на «ты» не рискнет. Быть моей собственностью вовсе не позорно, Дан. Напротив, почетно.
– И что, герцогиня…
– Была бы в восторге. Падала бы ниц и лобызала сапоги. Публично задирала бы юбку не только передо мной, но и перед тем, на кого я указал бы. Кстати, не хочешь ли?
– Нет, – искренне оказался Дан.
– И правильно. Порочна, развратна и абсолютно беспринципна. Как все ее приближенные. Рабы.
– И Люм?
– Нет, – согласился… хозяин? Ох. – Люм свободен. Хотя тоже порочен, беспринципен и вообще редкий мерзавец. С одной стороны, опасен… с другой – охотно бы лобызал мои сапоги, чтобы оказаться на твоем месте. Ну, хочешь, например, высечь герцогиню, как она высекла тебя?
– Нет.
– Почему? Так гуманен?
– Я гуманен? – удивился Дан. – Нет. Просто… что ей это? Разве что больно. Она все равно не будет чувствовать того, что чувствовал я.
Тот одобрительно кивнул. Наступила пауза, длинная, как ожидание троллейбуса под дождем, и столь же неприятная. Дан пытался понять, как чувствует себя в новом качестве.
– И что дальше?
– Жизнь. Долгая и увлекательная. Потери и приобретения. Возможно, любовь. Вероятно, война. Но не жалкое существование чужака. Хотя, прости. Твоя жизнь не оказалась жалким существованием. И это весьма удивительно.
– Вы уже и о моей жизни все знаете?
– О твоей жизни здесь. Ты необычный человек. Дан. Маги уходят, случается эквивалентный обмен, но уходят только посредственности. Можешь мне поверить. И приходят такие же. В лучшем случае спиваются, не заводят друзей, шарахаются от вампиров и сетуют на свою загубленную жизнь. Ты – необычен. Тебя – двое. Один попал сюда по эквивалентному обмену. Это банковский служащий, милый, сдержанный и приятный, но совершенно бесполезный человек. Второй просыпается. Это тот, который спас вампира, а первый всего лишь пожалел. Это тот, который приручил дракона. Тот, который выручил эльфа. Тот, который готов умереть, но не унизиться. Что ты чувствовал, когда Фрика велела тебя высечь?
– Хотел покончить с собой, – неохотно признался Дан. – Гаю предложил кровь, а он отказался, хотя и обещал.
– Но передумал?
– Как видите.
– Ты правильно оцениваешь ситуацию. Фрику не унизит порка. Вообще не уверен, что ее можно унизить, потому что она гордости не имеет. И не вспоминай об Ирисе. Она рано или поздно повесила бы его и без тебя. Забудь Люма. Или сделай с ним то, что хочешь. Убей. Унизь.
– Нет.
– Почему? Мараться не хочешь?
Дан помолчал.