Трибунал для судьи
Шрифт:
– Сади его в автобус, – посоветовал я Земцову. – Нужно побеседовать с женой.
Жену «прижучить» получилось очень быстро. Боевая подруга Вити оказалась на редкость пугливой бабой. Она и поведала, что в момент моего прибытия на эту «базу» в доме находилось семь человек вместе с ней. Сам Гурон, его брат, она, трое подручных и какой-то «мусор». Когда мое появление было обнаружено, Гурон приказал убить меня и закопать труп в огороде. Сам он забрал щенка, которого привез совсем недавно, и вместе с ним и ментом уехал. Куда – она понятия не имеет.
– Чья машина в гараже? – спросил Земцов.
– Наша.
– Кто убивал собак в частном доме и бил женщину?
Она замялась. Понятно, что без Вити тут не обошлось. Земцов поступил проще:
– Я знаю, что Виктор. Еще кто?
А
– А что за мент-то? Ступицын, что ли?
– Не знаю, я у него фамилию не спрашивала.
Витя молчал, как рыба. Он окончательно пришел в себя и сейчас, ожидая могущественной поддержки брата, тянул время. Зато разговорился тот, кто по всем показателям должен был молчать. Проблема была лишь в том, что он не говорил в общепринятом смысле этого понятия, а действовал знаками и качал больной головой. Именно боксер поведал, что в доме был Ступицын, что он был в курсе отдачи Гуроном команды «мочить» и что они уехали вместе. Собака с ними.
– Вызывай прокуратуру. – Земцов повернулся к Максу. – Сейчас у них работы будет невпроворот.
Покуривая, мы отдалились в сторону. Мудрый Земцов, он все понимал.
– Если не хочешь «светить» Рольфа, замотивируй свое появление здесь. Судья в гараже городского бандита, перестрелка, трупы… Черт, проблематично!
А уж как я это понимаю! К перечисленному Земцовым осталось добавить – «в отпуске, не при исполнении служебных обязанностей». И картина совсем станет ужасной. И как я сейчас это буду объяснять сначала в прокуратуре, а потом – председателю Центрального суда, а потом – Областного? Получил лицензию на частную детективно-оперативную деятельность, которой не существует в природе, и начал отстрел бандитов? Сезон охоты… Вот тебе и без гнева и пристрастия! Я бы легко все выстроил в логическую цепь, произойди все вышеуказанное на улице. Но как объяснить гараж?! А после появления трупов, горы оружия и наркотиков в доме Гурова прокуратура начнет выворачивать всех причастных наизнанку. Это не карманная кража, которую в милиции «замазывают», как оконную щель – пластилином. Это событие, подпадающее под юрисдикцию городской, или даже Областной прокуратуры. У меня иммунитет, так называемая судейская неприкосновенность. Но сейчас вряд ли кто станет обращать на это внимание. Особенно – Лукин. И если в Квалификационной коллегии судей до недавнего времени «ворон» было всего две, то сейчас многие могут призадуматься – чем же это на самом деле занимается СУДЬЯ СТРУГЕ.
Кажется, я влип.
Эх, не будь Пащенко таким гадом, он бы обязательно сейчас что-нибудь придумал. Он «гуся выведет» из любой ситуации. Кстати, Пащенко…
Я вернулся в дом и расспросил жену Гурова-младшего обо всех известных ей прокурорах. Обо всех фамилиях, звучавших в последнее время в этом доме. Звонили ли братья когда-либо человеку по фамилии «Пащенко»? Звонил ли он хотя бы раз в этот дом или на их мобильные телефоны.
Ответ – «НЕТ».
Боксер. Ответ – «НЕТ».
Больше спрашивать было не у кого. Витя продолжал хранить хоть и испуганное, но молчание.
Я готовил себя к разборкам. Это будут самые тяжелые минуты в моей жизни. Оправдать меня за убийство двоих человек и проникновение в чужой дом не поможет никто. Саша здесь не помощник. Я опять остался один.
Почему я не вернулся тогда в РУБОП и не привел в дом Земцова с командой?! Сейчас бы и ситуации этой не было, и Рольф наверняка был бы уже со мной! Воистину, кого бог хочет наказать, того сначала лишает разума…
Самое гадкое то, что, пока будут идти эти разборки, Рольф может быть уже репатриирован на историческую родину. Я теряю его.
И теперь, чтобы его на самом деле не потерять, мне придется его «светить». Жаль, пес ничего не сможет подтвердить из сказанного мною. Дедушка Павлов научил собак выделять желудочный сок, но, к сожалению, так и не научил говорить. Однако все подтвердит боксер и, возможно, жена Гурова-младшего. Кстати, Витя выглядит не таким уж и молодцом. Уверен, что и его в прокуратуре «продавят».
НО ВСЁ ЭТО НЕ ДЕЛАЕТ ЧЕСТИ МНЕ, СУДЬЕ.
И я боюсь, что сегодняшним днем завершена моя восьмилетняя карьера. Я ни в чем не повинен. Но раз возникло сомнение в этом – я уже замаран. Сомнение будет рассеяно, но грязь, останется. Потому что я – судья. Потому что судья даже за пивом «под» чемпионат мира по футболу должен ходить поздно вечером, чтобы его никто не увидел с бутылками. Потому что судья должен оставаться СУДЬЕЙ даже во время сна. Он должен быть им всегда. И уж никак не заниматься перестрелками с бандитами, которых завтра, возможно, ему придется судить за какую-нибудь бодягу. Я перешагнул черту, которую не позволит себе переступить ни один настоящий судья. Ты пропал, Струге. Если не по жизни, то для самого себя – точно.
Я прислушался к себе. Сожалею ли я об этом?
Не готов к ответу. Перед моими глазами стоит Рольф.
В руках – легкий тремор. Я еще никогда не убивал человека. Тем более – двух. Даже понимание того, что я защищал свою жизнь, не может загасить чувство вины. Судья, убивший человека…
Как-то раз, на заре моего становления в Центральном суде, когда я проработал всего полгода, в мой кабинет вошла председатель, молча села рядом с моим столом и вынула пачку «Мальборо». Я был тогда поражен. То, что Мария Александровна курит, я знал, но еще я знал, что она строго запрещает судьям и секретарям курить как в кабинетах, так и в туалете. Этого же правила придерживалась и сама. Но она молча распечатала пачку, щелкнула зажигалкой и пустила под потолок тонкую струйку дыма. Я сидел и ждал. Был поздний час, я задержался на работе, поэтому увидеть, что председатель курит в кабинете, да еще – в моем, никто не мог. Все ушли домой – кто, у кого еще остались силы, отписывать решения, кто – готовить завтрашние дела, а кто – просто лечь и уснуть. Скрутив из листка бумаги маленький кулек-пепельницу, она повернулась ко мне.
– Знаете, что самое трудное в работе судьи, Антон Павлович?
– Оставаться беспристрастным, – ответил я, хотя знал, насколько неважен мой ответ. Важно то, что и как я сейчас сумею выслушать.
Она качнула головой.
– Это не самое трудное. Это самое важное. А самое трудное, и часто – просто невозможное, это оставаться невидимым в повседневной жизни. Говорить о тебе вне стен суда будут всегда – и чаще плохое. Потому что потерпевший тебе никогда не скажет «спасибо». Он воспринимает суд как должное. А вот осужденные всегда будут клясть тебя. Поэтому остаются только те, кто проклинает судей. Но ни они, ни те, чьи права ты защитил, никогда не должны узнавать тебя на улице. Самое трудное – оставаться без того общения, что свойственно другим людям. Не заводить отношений, не иметь общих интересов. Отношения имеют свойство портиться или укрепляться. Но пройдет день, месяц, год, и этот человек окажется перед тобой в зале суда. И тогда ты с ума сойдешь, прежде чем принять справедливое решение. Поступишься своей честью – можешь снимать мантию и писать заявление об отставке. Ты больше не судья. А чтобы не было так тяжело, чтобы не было искуса скользнуть мимо закона в чью-то пользу, оставайся всегда невидимым. Вместе с мантией ты взвалил на свои плечи ряд лишений и обязательств. Оставайся верен им до конца. А когда отслужишь свой век верой и правдой, тогда делай что хочешь. Тогда можно и в футбол с друзьями играть, и по кабакам ходить. Удачи тебе, СУДЬЯ…
Она поднялась и вышла.
По кабакам я не ходил, но за день до этого мы с Пащенко играли в футбол на городском стадионе. Мы там собирались по четвергам. Откуда она об этом узнала, я спрашивать не стал. Мария Александровна была из тех, кто знает ВСЁ. Но я очень хорошо понял, зачем она тогда зашла в мой кабинет.
Уберечь.
Я курю сигарету за сигаретой, вспоминая этот эпизод своей жизни. Вспоминаю, потому что сегодня я совершил нечто большее, нежели то, от чего она меня оберегала.