Трибунал
Шрифт:
ICH НАВЕ DEN F"UHRER VERRATEN! [79]
— Они просто безумные убийцы, — шепчет Менкель дрожащим от ярости голосом.
— Что из этого? — улыбается Вислинг. — Думаю, сейчас мы все более или менее безумны. Даже наш побег безумен!
Серия бомб с грохотом падает на соседнюю улицу. Пламя взрывов ярко освещает лица патрульных на другой стороне улицы. Они кажутся высеченными из камня.
— Пошли дальше, — рычит человек, привыкший, что его приказам подчиняются, и патруль смерти идет дальше, держась
79
Я предал фюрера! (нем.). — Примеч. пер.
Едва патруль проходит несколько шагов по Лейпцигерштрассе, как в темноте раздаются несколько выстрелов, затем следует грубая команда металлическим голосом:
— Halt! H"ande hoch! [80]
Две женщины выходят на середину улицы и поднимают руки.
Патруль СД жадно окружает их. Патрульные смеются, словно охотники, наконец-то подстрелившие дичь, которую долго искали.
— Мародерствовали, дамы? — спрашивает командир патруля, лукаво прищурив один глаз, словно сказал нечто забавное.
80
Стой! Руки вверх! (нем.). — Примеч. пер.
— Герр обершарфюрер, — мямлит одна из женщин.
Он зверски бьет ее по лицу тыльной стороной ладони, и она падает на спину.
Сумка ее скользит по асфальту, из нее выпадают два брикета масла и пакет муки.
Привычные руки обыскивают ее приятельницу. Извлекают из карманов два кольца, ожерелье и продовольственные талоны. Объяснений и оправданий никто не слушает.
— Вздерните их! — приказывает обершарфюрер и указывает на старый фонарный столб времен кайзера.
— Пойдемте, девочки, — усмехаются два молодых солдата. — Будете наслаждаться видом сверху.
От домов на Шпиталенмаркт отражается эхом протяжный женский вопль.
— Заткнись, сука, кончай орать! — бранится один из эсэсовцев.
Вскоре обе женщины висят бок о бок, суча ногами, на старом фонарном столбе.
Обершарфюрер небрежно вешает им на шеи плакат:
ICH HABE GEPL"UNDERT [81]
Патруль СД идет по Шпиталенмаркт, останавливается на минуту возле заведения с вывеской «DER GELBE BAR» [82] . Один из патрульных испытующе дергает дверь, но она заперта.
81
Я мародерствовала (нем.). — Примеч. пер.
82
«Желтый медведь» (нем.). — Примеч. пер.
— Проклятье, — злобно бранится он. — Я бы сейчас выпил пару кружек холодного пива и стаканчик шнапса! Одна из этих сук обмочила меня!
— Они всегда обмачиваются. Остерегайся! — говорит кто-то из остальных.
Они не слышат падающей бомбы. Она маленькая, не издает громкого шума. И едва успевают отпрянуть от огромной вспышки перед тем, как взрыв швыряет их прямо сквозь стену позади.
Обершарфюрер умирает не сразу. В изумлении смотрит на оторванные, лежащие рядом с ним ноги. Открывает рот и издает протяжный, звериный вой. Потом расстается с жизнью.
— Здесь живет жена моего друга, — говорит Менкель, когда они чуть свет выходят на Александерплатц. — Мы с ним служили в одном полку. Он был командиром. Пошли быстрее.
— Нет, — говорит Вислинг. — Слишком поздно. Нужно подождать, пока снова не стемнеет. Если смотритель здания увидит нас, нам конец. Он обязан донести в СД, что в дом вошли посторонние.
— Мерзавцы, — стонет Менкель, — у них повсюду шпики!
Раздаются сирены отбоя воздушной тревоги, и они инстинктивно жмутся друг к другу.
Люди вылезают из подвалов, торопливо идут с усталыми, серыми лицами. Глаза их налиты кровью, лица испачканы копотью и пылью.
— Пошли отсюда, — говорит Вислинг, таща Менкеля за собой в лабиринт задних дворов.
Посреди лабиринта туннелей и проходов они находят старый, обшитый досками дом. Низкая, полусгнившая дверь ведет в подвал.
Несколько секунд они стоят в темноте, прислушиваясь. Далеко внутри мяучит кошка/Пригнувшись, они ощупью бесшумно идут вперед. Кошка мяучит снова.
Вислинг ударяется головой о низкую балку. Злобно ругается и закусывает от боли губу.
Далеко вдали мерцает слабый свет.
— Осторожно, — шепчет Вислинг, остановясь так внезапно, что Менкель натыкается на него. — Здесь кто-то есть. Оставайтесь тут и держите автомат наготове!
Кошка снова жалобно мяучит. Ее глаза призрачно блестят в темноте. Она медленно идет к ним, смотрит на Вислинга и трется с мурчанием о его ноги.
В мерцающем свете они видят старуху, лежащую на куче мешков и пытающуюся разглядеть их. До них долетает кислый запах сырости и полугнилой древесины.
— Есть здесь кто-нибудь? — выкрикивает старуха писклявым, астматическим голосом. — Есть кто-нибудь?
— Да, — отвечает Вислинг и выходит вперед.
Старуха смотрит на него с подозрением.
— Что вам нужно? — спрашивает она и разражается неистовым приступом удушливого кашля.
— Можем мы побыть здесь дотемна? — спрашивает Вислинг, когда кашель прекращается.
— Пожалуйста, — устало улыбается старая женщина. — Здесь нет никого, кроме меня и моей кошки.
Вислинг оглядывает дурно пахнущий подвал, где раньше хранились уголь и кокс. Теперь угля нет, выдают по ведру угольной пыли в день на квартиру.
— Вы здесь живете? — спрашивает в изумлении врач, глядя на старуху. Кожа у нее неприятного голубовато-серого цвета, появляющегося от долгого пребывания в темноте.
— Можно сказать и так, — отвечает старуха с едва заметной улыбкой. — Я прожила в этом доме семьдесят шесть лет, но когда забрали всю мою семью и я осталась одна, то устроила убежище здесь. Эсэсовцы не появлялись здесь уже давно. Один из соседей сказал мне, что я объявлена мертвой. Он солдат, слишком старый, чтобы отправляться на фронт, поэтому его оставили служить в Берлине. Один из немногих, которые не боятся приносить мне сюда еду.