Тридцать девять ступеней

Имя Джона Бакена (1875–1940) практически не известно украинскому читателю, а ведь он был не только первоклассным писателем, автором блестящих «шпионских» романов и романов-биографий, но и одним из самых умных, проницательных и дальновидных политических деятелей Великобритании и Канады.

Выходец из семьи шотландского пастора-кальвиниста, Бакен в 1892 году поступил на юридический факультет университета в Глазго, и тогда же начал пробовать силы в литературе. Его статьи, очерки и рассказы охотно печатали популярные английские журналы и газеты. По окончании университета Бакен переехал в Лондон, но вскоре сменил карьеру адвоката на должность секретаря лорда Альфреда Милнера – верховного комиссара империи по делам африканских колоний. В течение двух с половиной лет он сопровождал своего патрона в Южной

Перед Первой мировой войной Джон Бакен вернулся к журналистике и все военные годы был европейским корреспондентом британской «Таймс».

В это же время он стал секретным сотрудником британской разведывательной службы в чине лейтенанта, и опыт этой работы не прошел для него даром – в 1915 году на свет появился его первый «шпионский» роман «Тридцать девять ступеней», имевший шумный успех. Именно здесь впервые возник обаятельный образ героя, впоследствии кочевавшего по страницам романов Джона Бакена, – Ричарда Ханнея. Среди них и вышедший в 1924 году роман «Три заложника» – один из самых захватывающих сюжетов о похищениях с политической подоплекой и одновременно – впечатляющая панорама нравов и политической жизни Англии до и после кровавой мировой бойни.

В послевоенные годы Джон Бакен занялся политикой, но не оставлял литературу – в это время были опубликованы написанные им несколько романов, биографии Вальтера Скотта, Оливера Кромвеля и Юлия Цезаря, а также очерки о британских колониях в Африке.

В 1927 году писатель был избран в Палату общин. Впоследствии он прославился блестящими речами в защиту шотландской церкви, против антисемитской политики Гитлера и в пользу создания еврейского государства на землях Палестины. Парламентская деятельность принесла Джону Бакену ряд высших наград и титул лорда Твидмурского, а в 1935 году король назначил его генерал-губернатором Канады. В этой должности писатель и оставался вплоть до своей кончины в 1940 году.

«Тридцать девять ступеней» впервые были экранизированы в 1935 году великим Альфредом Хичкоком, затем последовали экранизации в 1959 и 1978 годах, а в 2008 году режиссер Джеймс Хоуз снял современный римейк этой волнующей истории. По мотивам романа создана популярная компьютерная игра.

И в наши дни книги Джона Бакена продолжают выходить на многих европейских языках, внимание читателей к этим замечательным образцам жанра не ослабевает.

В тот майский день я вернулся из Сити около трех, испытывая неодолимое отвращение к жизни. Прошло три месяца с тех пор, как я прибыл в старую добрую Англию, и за это время она успела мне до смерти надоесть. Если бы год назад кто-нибудь рассказал мне о моем нынешнем настроении, я, скорее всего, рассмеялся бы ему в лицо – но дело обстояло именно так. Погода меня раздражала, обывательская болтовня опостылела до тошноты; мне недоставало физических нагрузок, а все лондонские развлечения казались пресными, как перестоявшая на солнце содовая. «Ричард Ханней, – повторял я сам себе, – ты явно попал не в ту колею, дружище. Выбирайся, пока не поздно!»

При мысли о планах, которые я строил под конец своего пребывания в Булавайо [1] , мне хотелось кусать губы от досады. Я скопил некоторую сумму – не огромную, но по моим меркам вполне приличную – и заранее предвкушал разнообразные удовольствия, которым собирался предаться в Лондоне. Мой отец увез меня из Шотландии, когда мне было всего шесть лет, и с тех пор я ни разу не бывал на родине; неудивительно, что Англия казалась мне чем-то вроде сказки из «Тысячи и одной ночи», и я рассчитывал осесть там до конца своих дней.

Но жизнь в Англии быстро меня разочаровала. Всего за неделю я устал от созерцания достопримечательностей; меньше чем за месяц пресытился ресторанами, театрами и скачками. Возможно, моя хандра объяснялась тем, что я так и не обзавелся добрым приятелем, готовым разделить со мной досуг. Многие приглашали меня в гости – но, кажется, только затем, чтобы задать два-три ничего не значивших вопроса о Южной Африке и тут же перейти к обсуждению собственных дел. Дамы – поборницы имперской идеи – то и дело звали меня на чаепития со школьными директорами из Новой Зеландии или газетчиками из Ванкувера; такие собрания бывали особенно несносны. Здоровый телом и душой тридцатисемилетний мужчина со средствами, вполне достаточными для беззаботного времяпрепровождения, я только и делал, что дни напролет зевал от скуки. Дошло до того, что я почти решился бежать и вернуться в свой вельд [2] , полагая себя самым скучающим подданным Соединенного Королевства.

В тот день, возвращаясь домой после разноса маклерам по поводу моих вложений, который я устроил просто для того, чтобы чем-нибудь занять мозги, я заглянул в свой клуб или, вернее сказать, кабачок, обслуживавший выходцев из колоний. Я потягивал пиво и читал вечерние газеты. Все они наперебой сообщали о конфликте на юго-востоке Европы; в одной из них мне попалась на глаза статья о греческом премьере Каролидесе. Пожалуй, мне нравился этот парень. Судя по тому, что о нем говорилось, он был единственной по-настоящему значительной фигурой во всем балканском спектакле. Кроме того, он вел честную игру, чего нельзя было сказать о большинстве остальных. Насколько я понял, в Берлине и Вене его ненавидели черной ненавистью, тогда как мы, наоборот, собирались поддержать – одна из газет даже объявила Каролидеса «последним барьером на пути Европы к Армагеддону».

Я вспомнил, как раздумывал о том, смогу ли получить работу на Балканах. А еще мне пришло в голову, что Албания – явно не то место, где пришлось бы зевать и скучать.

Около шести вечера я зашел домой и переоделся, после чего поужинал в кафе «Ройял» и заглянул в мюзик-холл. Представление с участием женщин, резво скакавших по сцене, и мужчин с обезьяньими физиономиями было донельзя глупым, и я поспешил уйти. Безмятежным ясным вечером я пешком возвращался на Портленд-Плейс [3] , где снимал квартиру. По тротуарам мимо меня сновали взад-вперед погруженные в свои заботы, болтавшие о своих делах люди, и я завидовал им, потому что все были чем-нибудь заняты. У всех продавщиц, клерков, денди и полисменов был некий интерес в жизни, поддерживавший их на житейской стезе. Я подал полкроны уличному попрошайке, увидев, как тот зевнул: он был моим собратом по несчастью. Выйдя на Оксфорд-Серкус [4] , я поднял глаза к весенним небесам и поклялся самому себе, что если в течение следующих суток старая добрая Англия не найдет, наконец, чем меня развлечь, я куплю билет на ближайший пароход в Кейптаун.

Моя квартира находилась на втором этаже дома в новом квартале за Лангам-Плейс. В доме была общая парадная лестница с портье и лифтером при входе, но не было ни ресторана, ни других подобных заведений, а на каждую лестничную площадку выходила только одна квартира. Я терпеть не могу домашней прислуги, поэтому за квартирой в мое отсутствие присматривал мой знакомый, приходивший ежедневно к восьми утра и уходивший в семь вечера: сам я никогда не обедал дома.

Не успел я вставить ключ в дверной замок, как увидел рядом с собой человека. Я не заметил, как он подошел – его неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Он был худощав, с каштановой бородкой и буравящим взглядом маленьких голубых глаз. Я узнал в нем жильца квартиры, располагавшейся этажом выше: до этого мы раз или два обменялись приветствиями, случайно встретившись на лестнице.