Тридцать дней до развода
Шрифт:
Ждала, когда ему надоест это развлечение: он доиграет до конца, достанет кольцо, встанет на одно колено — и мое трехлетнее ожидание кончится.
Я подыгрывала как могла. Расспрашивала о «невесте», ожидая услышать, что у нее светлые волосы, карие глаза, она любит ирисы и белую рыбу — как я.
Частично ответы совпадали, частично нет. Но вы же знаете мужчин, они думают, что все на свете женщины любят розы и сладкое!
Реальность безжалостно трещала по швам и окончательно лопнула, когда он сказал: «Сейчас фотку покажу, на последнем
И показал. Нежная блондинка с кукольным личиком и темными глазами.
Не я.
Не я — его любовница последние три года. Не я — та, у кого он ночевал не меньше трех дней в неделю. Не я — поздравившая его в день отъезда гражданской жены феерическим и немного извращенным сексом. В награду.
Валентин сделал то, о чем мечтают все женщины на моем месте, — бросил жену.
И женился на любовнице.
Но не на мне.
В день его свадьбы я приехала к ЗАГСу и стояла в отдалении, как в кино, — в шелковом платке на голове и в темных очках. Тактичный таксист ждал, сколько надо, и даже не взял с меня денег за эти полчаса, что я наблюдала за тем, как мой любимый целует блондинку в свадебном платье. Не меня.
А я вернулась в свою съемную квартиру, аккуратно упаковала вещи, отдала флегматичную морскую свинку, что жила у меня уже полгода, соседке, отвезла коробки доброму другу, купила билет в родной город….
Уже в поезде открыла его инстаграм, и только тогда, увидев там фото двух рук — мужской и женской — с сияющими золотыми кольцами на них, наконец разрыдалась.
Глава Он
Такси привезло нас со Светкой к новому кварталу высоток, который успели построить за те три года, что меня не было, на месте старых бараков и пустыря. Вырубили при этом яблоневую рощу, в которой по весне фотографировались все влюбленные города, — ну так что ж…
Зато на огороженной территории, куда не пустили даже наше такси, посадили три сакуры и два японских клена. Можно будет весной и осенью любоваться ими из-за забора.
От ворот пришлось идти пешком, но здесь дороги, в отличие от всего остального города, все-таки чистили.
— Откуда у тебя такие роскошные друзья, — ворчала я, разглядывая интерьер лифтового холла, облагороженный двумя пальмами в кадках.
Дом, конечно, был элитным, но с пожарной лестницы тянуло сигаретным дымом, а в пасти мусоропровода торчал не до конца засунутый туда молочный пакет.
— Мы с Аллой на йогу вместе ходили, потом как-то подружились, нашлись общие знакомые… — рассеянно ответила Светка, любуясь собой в зеркальной стене лифта.
— Это у нее ты собираешься мужа отбивать?
— В любви и на войне, Дашенька… Я пленных не беру!
Двери лифта разъехались, и она зацокала каблуками моих любимых туфель по звонкой плитке коридора. Гордо несла голову на длинной, как с картины, шее, выпрямила спину, расправила плечи. Сразу видно: девушка знает, в чем ее цель.
А
Вечеринка эта, какие-то чужие люди, несвободные мужики, змеиная возня и сплетни — все будут на меня смотреть и расспрашивать: «А ты Киркорова видела?»
Сочувствовать — Светка наверняка разболтала уже все.
Платья эти… чересчур. Даже для новой элитной квартиры — чересчур.
Хотя повезло, что не старая хрущевка с коврами на стенах и раздвижным столом. Как у мамы и бабушки, как у Светки дома, как в миллионах других квартир по всей стране. Тапочки для гостей, салатики в хрустальных мисках, вездесущий «женский» мартини с соком, гитара еще, не дай бог.
Забылась я, нырнула в модную столичную жизнь, как в полуночный сон. А реальность — она другая, она вот тут, где музыка гулкими ритмами сотрясает стены и все наверняка уже пьяные и веселые.
Зря я вылезала из-под одеяла.
Лифт, однако, был не на моей стороне — и с лязгом захлопнул двери, как раз когда я повернулась, чтобы малодушно сбежать. И умотал куда-то на другой этаж, как я ни жала кнопку до боли в пальцах.
Светка вот-вот должна была понять, что я куда-то пропала, и спохватиться. У меня оставался только один выход — пожарная лестница.
Она пряталась за обитой помятым алюминием дверью, которая, судя по следам на полу, скрежетала во всю дурь, когда ее открывали. Поэтому я втянула живот и просочилась на волю сквозь узкую щель.
Остановилась на площадке буквально на секундочку, чтобы вдохнуть полные легкие сухого воздуха с примесью сигаретного дыма, — и ринулась вниз по ступенькам.
Нервно оглянулась на дверь, словно за мной уже могли выслать погоню с собаками, — и вдруг со всего размаху врезалась во что-то теплое!
Упругое.
Твердое.
Оно сказало:
— …!
А я сказала:
— Ой!
И, вцепившись пальцами в это упругое, твердое и теплое, широко распахнула глаза, чтобы увидеть, что же оно такое.
«Это» оказалось мужчиной. Симпатичным мужчиной. Чуть выше меня даже на каблуках, в белой рубашке с закатанными рукавами и узком галстуке, распущенном так неаккуратно, будто тот его душил и он бешено рвал его с шеи. С темными, чуть вьющимися, как от влаги, волосами и светлыми глазами непонятного в полутьме лестничной клетки оттенка.
Обычный.
Ничего особенного.
Но почему-то в сердце защемило, когда я подумала: «ничего особенного». Словно это было чем-то обидным, почти святотатственным. Как вдруг он — и не особенный?
Мужчина осторожно отодвинул меня: я почти впечаталась ему в грудь —но отпускать не спешил. Да и я не спешила отпускать его руки, в которые вцепилась, чтобы не упасть.
Я разглядывала его во все глаза — будто видела впервые.
Но ведь и правда впервые? Хотя в этот момент почему-то казалось, что узнаю его, будто старого знакомого. Щемящее ощущение: «Ах вот что это было за чувство все это время: я по тебе скучала!»