Тридцать один. Часть I. Ученик
Шрифт:
Оливье переступал через борт лодки.
Я зажмурился.
– Фляги с мешком не забудь, черепаха замороженная, – гаркнул он.
Я вздрогнул, но, не услышав криков и всплеска, приоткрыл один глаз и посмотрел на дядю.
Он крутился на берегу. Мое зрение ещё не настроилось, поэтому Оливье то удалялся, словно я смотрел через подзорную трубу, то приближался, будто стоял на корабле.
Я потёр глаза. Что за ерунда? Пришлось долго, сосредоточенно вглядываться в дядю, пока зрение не перестало скакать, и я ни оказался рядом с ним на берегу
– Шустрей, крысёныш!
Подхватив вещи, я с опаской спрыгнул на берег и, продолжая ошарашено оглядываться, побежал за учителем. Он шёл через полосу прибоя к зарослям, не слишком беспокоясь, поспеваю я за ним или нет. Оливье сверялся со здоровенным компасом, едва помещавшимся в ладонях.
– Если троллемер не врёт! А он никогда не врёт, как попугай капитана Гморгана! Через полчаса дочапаем до одинокого гнезда на берегу реки.
Я подпрыгнул, пытаясь заглянуть через дядино плечо, чтобы увидеть троллемер, но он прикрыл компас руками и грозно посмотрел на меня, гаркнув:
– Не лезь на рожон, салага, – и прибавил шагу.
Тропинка вилась через прибрежные заросли, огибая деревья. От буйства красок рябило в глазах, а от странных незнакомых запахов ещё сильнее урчало в животе. В сплетении лиан и широких листьев с колючими кустами потерялось даже небо, поэтому я глядел под ноги. Еще не хватало переломать их в дебрях. Мастер Оливье скорее милостиво прикончит меня, чем благородно потащит на своих плечах. Может и понесет, конечно, если решит приготовить из меня собачий суп, но в этом случае, целиком я ему не понадоблюсь.
Дядя шустро шагал по заросшей лианами тропинке, а я старался не отставать, ступая по его следам, отпечатывающимся во влажном мху. В изогнутых, словно капканы, корнях застревали ноги. Ветки норовили хлестнуть по плечам, а лианы петлями затягивались на руках. Причём только на моих. Оливье распоясавшиеся джунгли совсем не замечал, ловко продвигаясь к намеченной цели. Хорошо ещё, что троллемер взаправду не ошибается и через полчаса мы выбрались из буйных зарослей на равнину. Такую же бесконечную, как покинутое море. Тут тоже колыхались волны, только из травы, и уходили мохнатым бурунами за горизонт.
– Идём налево! – скомандовал дядя, на ходу сверяясь с компасом.
На меня даже не посмотрел. Я, может, уже потерялся, заблудился и погиб, но Оливье такие мелочи не беспокоили.
– А меня волнует, – пробормотал я. – Особенно мой пустой желудок.
Опечаленный пренебрежением к проблеме недоедания, я чуть не натолкнулся на дядю. Он резко остановился, выискивая что-то под ногами. Нашёл незаметное в траве устье обмелевшего ручья и двинулся вдоль него. Через два десятка шагов Оливье и вовсе встал. Втянул воздух и прижал палец к губам.
– Приплыли!
Я посмотрел в ту же сторону и ничего не увидел.
Перед нами лежала груда валунов. Похоже, их недавно достали из реки. Уж больно они округлые и обтесанные. В остальном – камни, как камни. Если мы пришли, и это знаменитое гнездо, то где же тролль?
– Удачно причалили, – тихо сказал Оливье. – Здоровый, зараза, прямо кит-убийца! Боюсь, не утопим даже вдвоем.
Я таращился во все глаза. Здоровый кто? Тролль? Да где же он?
– Зато такие ножищи, что и одной на банкет хватит. Какой второй способ?
Я не сразу понял, что он спрашивает именно меня, а тем более не разобрал суть вопроса. Дядя сморщился, а его взгляд стал настолько красноречивым и не сулящим ничего хорошего, что я всё моментом сообразил.
– Мешок на голову, а когда начнет превращаться – дубиной по башке бахнуть.
Оливье кивнул.
– Иди, ищи дубину, да поздоровей.
Я вздохнул и побрёл обратно к лесу.
– До вечера времени много, но ты лучше поторопись, пиявка обомлевшая, – бросил он мне в спину.
Конечно, сейчас, как затороплюсь. Скороходы поотстанут. Поглотитель следом побежит, догонять умается.
Я прошёлся по краю джунглей. Не хотелось снова лезть по кочкам и корням. Тем более, по опыту, дубины, палки и сучья валяются, где ни попадя, без всякого смысла. Под деревьями их очень много, а в пустыне нет совсем.
Вернувшись со здоровенной корягой, я встал рядом с Оливье. Кроме перекошенной кучи камней, я так ничего и не видел. То ли тролль невидимый, то ли я не троллевед.
Взглянув на дубину, Оливье кивнул. Ободренный, я осмелился спросить:
– А где тролль? Я только гнездо вижу.
Дядя взглянул на меня с жалостью. Так смотрят на умалишенных или чужих непослушных детей.
– Это не гнездо, а тролль. Гнездо за ним, – одними губами вымолвил он.
Я чуть не ляпнул «Брешешь!». Снова всмотрелся в каменные глыбы. А где нос, глаза? Толстые и жирные ноги. Хотя бы голова! Сплошное нагромождение булыжников, похожее на пирамиду. Сверху большой неровный валун, приплюснутый с одной стороны и выпуклый с другой. У основания кривые замшелые блоки и мелкие, овальные камни.
Я заморгал глазами. Меня озарило. Тролль прямо передо мной. Он сидит, подтянув под себя согнутые ноги, сложив руки на груди. Голова наклонена, подбородок прижат к каменному торсу, глаза закрыты.
– Огромный, – шумно выдохнул я.
– Крупный экземпляр, – согласился Оливье.
За каменной пирамидой спряталась укрытая травой стена из смахивающих на самого тролля валунов. Ограда, местами доходившая мне до пояса, и есть гнездо.
– Понял, – обрадовался я.
– Поздравляю, заморыш, – проворчал дядя. – Теперь ты гений всех тридцати миров! Вернёмся в Черногорск, получишь в соборном холле медаль, – и задумчиво потеребив ус, вырвал у меня дубину. – Примерь, мешок-то на него налезет?