Тридцать один. Огневик
Шрифт:
– Чтобы сытно есть и глубоко плавать – надо искать влиятельных покровителей…
– Зачем? – глупо спросил я.
– Чтобы выскользнуть из сетей, – прошептал глава тайной канцелярии, глядя на рыжий цветок.
– Объясните, господин, – сухо сказал Евлампий.
– Рука руку зачаровывает. Отдайте символ свободы, берите шхуну и плывите, куда хотите.
Я с трудом сглотнул, вытаращась на Сыча. Даже хранитель вкуса с интересом разглядывал старого знакомого.
– О чём вы, господин? – неубедительно
Глава тайной канцелярии улыбнулся.
– Пораскиньте…
Я замотал головой.
– Зря! Я опасный враг!
Встав, он вынул карты и, вертя их между пальцами, вышел. Я ошарашенно смотрел на пустой диван, пока не вернулась помощница.
– Я видела ваши бумаги, – не глядя на меня, заметила она. – Вы же не убивали своего учителя?
– Конечно, нет, – вскочив, вскрикнул я. – Я не убийца.
– Охотно верю, – пробормотала Ирина, и снова покраснев, склонилась над столом. – А кто тогда?
Я вздохнул.
Помощница поджала губу и глухо проговорила:
– Вы можете идти!
Глядя на неё, я и сам порозовел. Приятно кружить головы симпатичным девушкам. Я непроизвольно вспомнил Оксану и мой пыл угас. Она тоже была милой, а чем всё закончилось! Я поморщился. Лучше не вспоминать. Открыл дверь и вышел в коридор.
– Хуже только штиль, – сообщил Оливье. – Сыч прав! В такой мути ловится крупная рыбка, а я сам сижу на крючке.
Он с досадой дёрнул за цепочку.
– Даже сейчас думает только о себе, себялюб, – с отвращением выдавил Евлампий.
Дядя хмыкнул и обиженно вздёрнул подбородок.
– Вы пожалеете, сухопутные черви, – промычал он.
Мы не ответили. В коридоре поджидал железный страж, а препираться при нём с невидимкой не стоило. Есть у пёсика уши или нет, вопрос сложный, но кое-что ему лучше не слышать.
Вернувшись в камеру, я вошёл в открытый проём, и железный страж занял своё место. Защёлки, засовы и ригели вонзились в стену. Решетка захлопнулась, и дверь исчезла, превратившись в монолитную стену.
– Вежливо проводили, и так же заперли, – философски протянул я. – Если уже всем известно про символ свободы – оставаться в тюрьме нельзя.
– Да. Скверно всё складывается, – согласился Евлампий. – Зачем ему артефакт?
– Оборотней освободить! – ядовито ввернул Оливье.
– Чем бы его заткнуть? – взревел голем.
– Не обращай внимания, – посоветовал я. – От бессилья бесится.
– От чего? – хранитель вкуса задохнулся от ярости. – Отольются вам мои страдания. Еще булькнете на прощание! – нервно добавил он.
– Выплывем, – пробормотал я, засовывая руку под матрас.
Стащив с завтрака бутерброд, я завернул его в салфетку и теперь собирался перекусить. От переживаний у меня всегда просыпался аппетит. Хлеб подсох, а тонкий кусочек сыра стал ёще желтее и загнулся по углам.
– Как
– Да чтоб тебя, – разозлился голем. – Мы? А ты что, не с нами? – он дёрнул за цепь. – Мы скованны. Мы вместе!
– Мы? – заорал хранитель. – Нет никаких «мы»! Есть тухлые устрицы и великий маэстро, виртуоз, художник!
– Тю, – согласился я, пережёвывая крошащийся бутерброд. – Это мы с Евлампием сидим в тюрьме. Ты-то на свободе!
– Я? Я! Я! Я, – зло начал Оливье, и обреченно закончил. – Я здесь.
Опустив уродливую голову, он сел на плечо и обнял цепь.
– То-то же, – проворчал голем.
Я облизал жирные пальцы и завалился на промятый матрас. Голем прав, мы неразлучны. Поэтому, пока не получу символ свободы, надо терпеть неприятное соседство и стараться извлечь выгоду. Как бы ни было противно, но чтобы уцелеть иногда приходится идти наперекор самому себе.
– Не думал, что скажу такое после того, как ты хотел меня убить, но пока мы на одной цепи, давай забудем о вражде.
Я выдохнул. Меня распирала гордость. Никогда не произносил таких длинных, а главное умных предложений. Как говорится, с кем поведешься.
– Не уверен, что это хорошая мысль, – подпортил мой триумф Евлампий.
– Я ничего не забываю, и никому, – Оливье сделал многозначительную паузу, – никому, никогда, ничего не прощаю! – отрезал он.
Я вздохнул.
– Да что ты с ним нянчишься! – взвился голем. – Он даже не сожалеет! Тебя уничтожить хотел! Меня, архивариуса! Сокрушается, что ничего не вышло…
– Прекрати! – перебил я.
– Действительно жаль, – опечалился Оливье.
Я криво улыбнулся. Самонадеянный гад. Хоть сейчас соврал бы. Как хочется схватить маленькую тонкую шейку и сдавливать, пока не захрустят крошечные позвонки. Только ничего не выйдет, я проверял. Очнувшись на арене, первым делом попытался удавить, но руки проскакивали сквозь одутловатое тельце.
– Жаль, что вас всех не развеяли, – пробормотал Евлампий, и отвернулся, рассматривая стену.
– Ты говорил, что хранители вне закона, что маги их победили? – вспомнил я.
– Но не уничтожили, – зло перебил голем.
– Нас не сокрушить жалким смертным! – напыщенно заметил Оливье.
– Потому что вас больше нет! – выкрикнул Евлампий.
Хранитель вкуса рассмеялся в ответ.
– Нас намного больше, чем ты можешь представить, булыжник!
– Вы самое отвратительное из существующего в тридцати мирах. Вы должны были защищать тридцать миров, но сами поддались пороку!
Оливье хихикнул и толкнул меня локтем в шею.
– Сейчас голем лопнет от возмущения! Видел когда-нибудь лопнутого голема?