Тридцать одна сказка обо всём на свете
Шрифт:
Ну а на этот раз Филимон уж что-то сильно взъелся; всё молчит и молчит, только жвалки на скулах ходуном ходят, сразу видно, шибко злиться. Едва стемнело, а его жена уж оттаяла, сердобольная женщина, пожалела горожан убогих, простила и барыню грубую, и полицмейстера-хама, что обиду нанесли, и к мужу с доброй лаской обращается.
– Ах, Филимонушка,… да брось ты о них думать!… Ну, зачем кровь себе портить чёрной злобой!… Ну их, к лешему,… всё одно ведь хорошо расторговались,… да и гостинцев и тебе, и мне купили,… хватит дуться да грустить!… Давай ужинать,… я наливочки достану,… посидим, поговорим, песни попоём,… вечер складно
– Да ты что, глупая баба, не понимаешь что ли, не до песен мне теперь!… Я, пока мы ехали, всю нашу жизнь по-другому пересмотрел,… прокрутил с самого начала и до сего дня,… и знаешь, что я увидел!?… сплошную серость!… Мы с тобой никто!… тени серые!… ходим, пьём, едим, сеем, жнём, а толку от нас никого!… Даже детей у нас нет!… живём зазря, лишь небо коптим!… И при этом всякая высокородная дрянь готова о нас ноги вытирать!… Ох, эта барыня толстомясая,… да она даже не заметила нас, словно мы пустое место!… А этот полицмейстер-мздоимец!… Ну, по нему же сразу видно, вор, взяточник, хапуга!… а туда же, нас ни во что не ставит,… будто мы для него овцы стадные,… твари дрожащие, только нами и понукать!… Ну, нет,… так дальше дело не пойдёт!… Не буду я им ничего спускать,… уж я им устрою отмщение!… Отольётся им обида моя горючими слезами!… – словно взбунтовался, разорался Филимон, да кулаками воздух сотрясает, того и гляди стол вдребезги расшибёт. А жена-то его таким никогда не видела, испугалась, и тоже в ор.
– Ты чего это удумал, Филимонушка?… неужто на смертоубийство пойдёшь?… душегубом станешь!?… Айя-яй-я-яй,… остановись, не бери грех на душу!… Остынь, прошу тебя!… С утра в церкву пойдём, помолимся,… пусть батюшка тебя урезонит!… Ох, горе-то какое… – заверещала, запричитала она. А Филимон на неё взвился.
– Ты что болтаешь, глупая?… какое ещё смертоубийство?… Я просто подкараулю да дубинкой по рёбрам толстомясую отхожу,… посмотрим тогда, как она меня не заметит,… ха-ха!… А хама полицмейстера, дёгтём оболью с головы до ног!… пусть потом попробует, покричит с залитым ртом!… Ох уж и разозлили же они меня!… Да и ты, своим нытьём радости не доставляешь,… хватит причитать-то!… А ну марш спать, а я верхом на лошадке обратно в город поскачу,… уж я их там найду,… уж устрою им,… душеньку-то отведу,… ха-ха-ха!… – надсмехаясь, вскричал он, оттолкнул жену в сторону, чего раньше не бывало, и твёрдой поступью в сарай за лошадью отправился.
Серьёзно так нацелился этой ночью разобраться с обидчиками, даже сходу в сарае дубинку присмотрел и о бочонке с дёгтем задумался. Но жена за ним быстро кинулась, ей вовсе не до сна, видит муженёк совсем с ума сошёл, на ночь глядя, в город ехать мстить собирается. Хватает Филимона за руки, помешать ему норовит и опять верещит.
– Боже, Господи Исусе,… помоги, останови его неразумного!… Не дай ему глупость совершить!… Ах, Филимонушка, погоди, не греши… – вновь причитает, а Филимон ей в ответ.
– Ты Господа всуе-то не поминай,… не поможет он тебе,… да и мне он никогда не помогал,… иль сама не видишь, как мы живём-то,… серость беспробудная,… все богатеи над нами издеваются!… Эх, хватит терпеть да на Бога уповать,… у него-то видать, глаза золотом засланы, раз он только богачам благоволит да благоприятствует!… – с ещё большей злобой отозвался Филимон, да вновь жену оттолкнул. Схватил с верстака седло и давай его скорей на кобылку прилаживать, подпругу пристраивать да стремена выправлять.
А кобылка-то уставшая, только что с города их привезла, вот-вот из телеги распрягли, а тут опять хозяина вези, да ещё и в седле. Разумеется, ей это не понравилось. Она толком не отдохнула, сена вдоволь не поела, а её снова снаряжают. И только собрался Филимон к ней с уздечкой подойти, как она окончательно взъерепенилась. Со всего маха как лягнёт задней ногой по стенке сарая, так там доска в мелкие брызги разлетелась. Уж лягнула, так лягнула, от души. А самый крупный обломок прямо в лоб Филимону угодил. Да так ловко припечатал, что чуть голову не снёс. Естественно Филимон от такого удара вмиг с ног свалился. Упал как подкошенный и сознание потерял. Лежит, ни жив, ни мёртв. А жена бедняжка к нему кинулась, и опять верещит.
– Ох, убили, убили, моего сокола!… Проклятая кобылка копытом на тот свет отправила!… Ах, горюшко моё,… кормилиц ты мой ненаглядный,… да на кого ж ты меня покинул!… Аа-аа-а-а,… вот говорила же, не надо мстить!… Ох, не послушался,… теперь мёртвый лежит!… Ах, люди добрые, что же это делается-то?… аа-аа-а-а!… – снова причитает, руки к небу подымает. А шум от неё такой стоит, словно собачий рой скулит. От такого нытья даже мёртвый проснётся. Вот и Филимон от своей бессознательности вмиг очнулся. Сквозь обморок услышал её скрипучий голос, и в себя пришёл.
– Ой, да не вопи ты так,… живой я, живой,… только голова болит, раскалывается!… У-у-у,… противная животина, угробить меня захотела,… ан не вышло!… Да сними ты с неё седло-то, пусть отдыхает,… никуда уж сегодня не поеду!… Веди меня в дом, примочки делать, компрессы ставить… – чуть приподнявшись, протараторил он и снова опустился на пол. Ну а жена его слушается. Мигом кобылку расседлала, сена ей ещё подкинула, дескать, извини за беспокойство, да опять к Филимону кинулась. Помогла ему подняться и домой повела.
А у того на лбу шишка размером с кулак соскочила, уж точно без примочек и компрессов не обойтись. Так всё и вышло; почти до самого рассвета меняла жена Филимону холодные примочки на травяные компрессы. Даже из погреба льда достала, наколола его мелкими частями да на лоб наложила, чтоб шишку свести. Лишь под утро Филимон чуть успокоился, боль сошла, и он забылся тревожным сном, бедолага. Жена тут же рядом с ним прилегла. На том сей долгий день и закончился.
4
Часы уже пробили полдень, когда Филимон открыл глаза и тихо застонал. Да уж пробуждение было не из приятных. Голова сильно болела, а шишка расплылась по всему лбу. Однако столь печальное положение его наружности нисколько не сломило его внутреннего душевного настроя. Там он по-прежнему клокотал от гнева и намерения расправится со вчерашними обидчиками. Его негодованию не было предела.
– Ну, нет, меня никакой шишкой не остановить!… Я всё одно отомщу за себя!… Вот только ещё разок холодный компресс сделаю и непременно в город отправлюсь!… Как раз и кобылка уже отдохнула,… лягаться не станет,… уж я им устрою переполох!… – вскочив с постели, вскричал он, на что тут же получил ответ от жены.