Тридцать три удовольствия
Шрифт:
После ужина, как и уговорились, мы направились к берегу Нила. Бабенко знал дорогу и вскоре, миновав череду улиц и переулков, мы вышли к набережной, у причала которой стоял уютный теплоходик. На борту его красовалось довольно приветливое название — «Uncle Sunsun» [11] .
Ардалион Иванович отправился к директору ресторана и, надо сказать, пробыл у него не менее получаса. Но вот, наконец, мы сидели на борту судна за столиком в самом углу, в некотором отдалении от сцены. Кроме нас здесь пока еще никого не было, официанты сервировали столы, зажигали на столах лампы, становилось уютно.
11
Дядюшка Сунсун (англ.).
Но тревожно было у меня на душе, и чем дальше, тем больше. Ресторан располагался на палубе под тентом, дул теплый, приятный ветерок, смеркалось, справа и слева в Каире зажигались огни, город вступал в свой, уже известный нам, эйфорический ритм ночной жизни, запахи из ресторанной кухни доносились самые блаженные, а меня грызло предчувствие большой беды и опасности, которые вихрем пронесутся по моей жизни, круша и ломая все на своем пути.
Ардалион Иванович, как человек, который пьет много и предпочитает разные напитки, приказал принести еще несколько бутылок вина. Он охмелел и, в отличие от меня, жизнерадостно веселился, доверяясь своей интуиции.
Наконец, ресторан почти полностью заполнился, на сцену вышли музыканты, зазвучали барабаны, бубны, дудочки и флейты, исполняя нечто арабское, призванное взбодрить и приготовить собравшихся к началу представления.
— Э, да мы плывем! — воскликнул Николка.
Мы и впрямь уже плыли — огни Каира медленно двигались вдоль набережных и по черной воде Нила.
Звучание ударных инструментов усилилось, на площадку перед сценой вышли трое танцоров в ярко-зеленых одеяниях и долго исполняли какой-то незамысловатый танец. Затем появился факир и принялся проделывать довольно банальные фокусы. За столиками стали энергичнее выпивать и закусывать. Факира сменили те же трое танцоров, только уже в красных одеждах и белых шапках с пером. За ними вышел другой факир — этот кроме фокусов совершал огнеглотания, причем выпускал изо рта такой сноп пламени, что сидящие неподалеку от него немки визжали и приникали к своим немцам. Его сменили все те же танцоры уже в желтых одеждах, и Ардалион Иванович нетерпеливо спросил Бабенко:
— Ну когда же?
— Не так сразу, — ответил Бабенко со знанием дела.
Кончился плов, кончился танец, на сцену вышли обыкновеннейшие музыканты и заиграли на электрогитарах и саксофоне.
— Может, программа поменялась? — растерянно скривил губы Бабенко. — Вроде, тогда таких обыкновенных танцев не было. А может, я забыл? Эх, ладно, пойду с какой-нибудь немочкой потанцую.
Он отправился танцевать с немочкой, а я подумал, что так-то оно, глядишь, и лучше. Я не прочь был провести остаток вечера, мирно накачиваясь сухим вином, медленно плывя по Нилу на палубе «Дядюшки Сунсуна» и закусывая отличным шашлыком, только что поданным вкупе с острейшим соусом.
Но я видел, что Ардалиону Ивановичу этого мало; я заметил, как он придвинул к себе поближе лампу, чтобы лучше видеть показания своего маленького черного уловителя пришелиц из глубин прошлого. Эта игра мне сделалась неприятной и чуждой, потому что я уже предвидел — одной игрой дело не кончится. И я был одинок среди своих друзей, ожидающих развития событий вполне беззаботно.
Время двигалось медленно, еще медленее, чем наш теплоход-ресторан.
И вдруг все взорвалось! Все словно вспыхнуло, подобно сто крат усиленному пламени огнеглотателя! На площадку перед сценой выплеснулась, как вино из бокала, великолепная танцовщица в полупрозрачных шальварах, в браслетах и кольцах, босая, с нагим животом, и как бы более чем нагая, потому что, хотя грудь ее была закрыта повязкой и ожерельями, и даже на лице ее колыхалась вуалька, от всей этой женщины исходила сама нагота.
— Она? — воскликнул Ардалион Иванович.
— Нет, не она, но эта еще лучше! — отвечал в нескрываемом восторге Бабенко, хлопая в такт танцу.
Но Ардалион Иванович уже усмотрел что-то в своем приборе и, посмотрев на меня, Игоря и Николку выпученными глазами, дал понять: «Оп-па!» И с еще большим волнением и ужасом мы уставились на танцовщицу.
Это был танец живота. О, это был танец живота, и босых волнующих ног, и трепетных запястий, и блещущих из-под вуали алмазов глаз. Это был не танец, а летучее озеро, переливающееся свободными волнами, вырвавшимися из своих берегов в небо и чуть прикрывшими свою волшебную наготу облаками. И я понял, что я погиб, что это и есть Бастшери, и что следующей ее жертвой неминуемо должен стать я. Даже если она этого не хочет, я должен стать ее жертвой. Я налил до краев стакан, выпил половину и тотчас другую половину, в голове моей все поплыло, медленно, но быстрее, чем плыл по Нилу наш «Дядюшка Сунсун».
Вдруг она исчезла. Немцы заулюлюкали, мы разом громко простонали, но на площадку перед сценой вновь вышли теперь уж совсем опротивевшие три танцора, на сей раз в женских глухих одеяниях, что должно было расцениваться как юмор, учитывая их густоусатые физиономии.
— Она еще будет? — спросил я Бабенко, не в силах таить в голосе волнение.
— Весь остаток вечера, — похлопал он меня по плечу.
Танцоры прошлись в танце по всей палубе, подходя к каждому столику и делая кокетливые гримасы, изображая истомившихся по мужской ласке девушек, и когда они то же самое проделали около нашего стола, Бабенко сказал им:
— Летите, голуби, летите, я не по этой части. — И громко заржал. Тогда танцоры вдруг скинули с себя длинные покрывала, под которыми открылись подобие доспехов, выхватили из ножен сабли и принялись с самым грозным видом размахивать ими в воздухе, так что свист стоял самый воинственный.
Размахивание саблями продолжалось довольно долго, так что Ардалион Иванович не вытерпел:
— Ну к чему это бряцание оружием. Пусть опять будет эта… Дилма?
— Нет, — сказал Бабенко. — Дилмой звали ту, которая в прошлом году здесь танцевала. А эту я не знаю как звать.
Подошедшего официанта я тотчас спросил, как зовут танцовщицу. Он лукаво улыбнулся, погрозил мне пальцем, но ответил — Закийя. Это имя почему-то очень ярко вспыхнуло в моей душе, хотя в нем не было ни Ибиса, ни Бастшери. Я понял, что с этой минуты мою возлюбленную зовут Закийя, что она и есть и Ибис, и Бастшери, а что я — очередной труп.
И она вновь выплеснулась на сцену вся в золотых искрах, свет погас, и она очутилась в луче прожектора, на сей раз на ней не было шальвар и вуали, золотой пояс прикрывал наготу чресел, золотой обруч с подвесками стягивал голову, а с повязки, прикрывающей грудь, тоже лились струями многочисленные золотые подвески. Второй ее танец был медленный и движения мягкого округлого живота были в нем главное. Всегда с иронией относившийся к словосочетанию «танец живота», я был смущен и взволнован увиденным мною изощренно эротическим зрелищем. Сбрось она с себя все прикрытия, и сила воздействия вмиг бы отхлынула, но эти обручи, браслеты, повязки, подвески, эти ожерелья, перстни и кольца только усиливали эротическую мощь, исходившие из этого танцующего тела.
Не переставая двигать мягкими и одновременно упругими мышцами живота, словно играющими волнами, Закийя наклонила голову, черные волосы рассыпались по груди до самого пупка, затем, изогнувшись, отбросила тяжелые пряди и стала запрокидываться до тех пор, пока, коснувшись пола, пряди не начали извиваться, ползти, как змеи. Удары бубна участились, и изогнутая фигурка танцовщицы пошла вокруг своей оси, все быстрее и быстрее, а змеи ее черных волос, шевелясь, ползли по полу, описывая круг.
Вдруг — резкая смена ритма, и вот уже Закийя, выпрямившись в полный рост, полетела золотым пламенем между столиками, мимо рук, пытавшихся ее ухватить, мимо меня, обрушив на меня волну движений и запахов. Рядом со мной прокатилось упругомягкое колесо ее живота, в меня на миг вонзились, глубоко ужалив, два отсверка ее дивных глаз, но вот уже нет ее рядом, вспыхнул свет и видение исчезло. Не помня себя, я рванулся со своего кресла и чуть было не побежал за Закийей, но опомнился и приземлился обратно.