Тридцатилетняя война
Шрифт:
Его мать, дочь Вильгельма Молчаливого, проявляя поразительную верность болезненному пьянице-мужу, все-таки позаботилась о том, чтобы удалить сына от неуправляемого отца и отправить на воспитание к сестре в Седан и ее супругу герцогу Буйонскому. По стечению обстоятельств герцог оказался признанным вождем кальвинистов во Франции.
После смерти отца четырнадцатилетнего Фридриха вернули в Гейдельберг, где его воспитанием занялся канцлер Христиан Ангальтский. Прекраснодушный и ласковый юный принц легко поддавался влиянию, взрослые могли лепить из него все, что угодно, и он полностью доверился Ангальту и своему исповеднику, как прежде герцогу Буйонскому, беспрекословно следуя по тому пути, который они ему предначертали.
Ни один из его воспитателей не обладал качествами, необходимыми для понимания европейского кризиса. Герцог Буйонский был типичным представителем старшего поколения аристократов: благороден,
Самым значительным среди них был, конечно, Христиан Ангальтский, прирожденный князь, оставивший свое крохотное государство Ангальт-Бернбург на попечение помощников ради того, чтобы испытать судьбу в палатинате. Это был невероятно самоуверенный, волевой, энергичный и маленький человечек с копной ярко-рыжих волос, обладавший сверхъестественными управленческими и дипломатическими способностями [67] . Как блестяще он, например, организовал брак с английской принцессой! Министр тогда, естественно, не думал о том, что рано или поздно наступит час расплаты, когда король Англии наконец поймет, что его заманили в германскую войну. Дипломатия Ангальта в отношениях и с Англией, и с Республикой Соединенных провинций, и с германскими князьями, а позднее и с герцогом Савойским основывалась на простейшем принципе: обещать и на словах ни в чем не отказывать. Он рассчитал: когда разразится кризис в Германии, его союзники выполнят свою часть сделки прежде, чем придет его черед. Ангальт промахнулся: союзники испытаний не выдержали.
67
Waschke,XVI,v, р. 124.
За пределами Германии его величайшим достижением было бракосочетание с Англией, в самой же Германии Ангальт мог гордиться созданием Протестантской унии. Именно ему принадлежит пальма первенства в организации этого союза протестантов, появившегося на свет на волне паники, порожденной судилищем в Донаувёрте. Однако Христиан Ангальтский не относился к числу людей, которым можно доверять, и его сразу же заподозрили в том, что он использует лозунги защиты протестантов и германских свобод в целях возвеличивания курфюрста Пфальцского. Курфюрст же сам до такой степени подпал под влияние своего министра, что был неспособен развеять эти сомнения. Трагедия Фридриха в том и заключается, что его союзники плыли по течению к пропасти, следуя за безобидным, но и лишенным волевых и лидерских качеств человеком и не имея достаточной твердости духа и для того, чтобы его поддержать, и для того, чтобы его оставить.
В отношении своих способностей Ангальт вводил в заблуждение не только окружающих, но и самого себя. Вряд ли кто еще был так убежден в том, что при любых обстоятельствах остается на высоте положения. В дополнение к необычайному самомнению у него имелись и другие качества, вызывавшие рабское преклонение хозяина. Он казался сосредоточием человеческих добродетелей: преданный супруг, любимейший отец, — а его домашний очаг мог служить образцом для князей Германии. Не случайно курфюрст в нарушение всех условностей времени называл министра « Mon pere», а себя величал не иначе как «ваш кроткий и покорный сын и слуга» [68] .
68
Lundorp, Frankfort, 1688, 111, p. 603; см. также J. К. Krebs. Christian von Anhalt unci die Kurpfalz'tsche Politik am Beginn des dreissigjdhrigen Krieges. Leipzig, 1872, pp. 1—10 passim.
В доме курфюрста Пфальцского был еще один человек, с которым он не мог не считаться, — супруга Елизавета, очаровательная, пышущая здоровьем, жизнерадостная английская принцесса. Природа щедро одарила ее и красотой, и умом, и характером. Во внешнем облике принцессы всегда поражало сочетание ярких красок, вдохновленности и живости. Сохранившиеся портреты лишь смутно передают ее былое обаяние. Необыкновенное сверкание золотисто-каштановых волос, нежность румянца на щеках, гибкая плавность движений, завораживающе-проницательный испытующий взгляд, лукавая улыбка, «буйство души», не дававшее покоя ее современникам, — все это осталось в далеком прошлом. Только письма донесли до нас отдельные фрагменты естества ее натуры: и смелость, и ветреность, и твердость характера, сочетавшуюся с упрямством и горделивостью.
Брак, устроенный в сугубо прозаических целях, быстро перерос в настоящую любовь. Елизавета не приняла родной язык мужа, так и не удосужилась выучить его, постоянно пререкалась с семьей Фридриха, навела в доме полный беспорядок, но их совместная жизнь была похожа на нескончаемый медовый месяц; она называла его именем героя из модного тогда любовного романа [69] , посылала подарки — различные знаки внимания и затевала милые перебранки и примирения. Однако их брак был далек от идиллии, а курфюрст Пфальцский не был идеальным мужчиной.
69
Он подписывал письма к ней «Селадон», именем героя пасторального романа Оноре д'Юрфе «Астрея».
Протестантская партия Европы и сторонники германских свобод возлагали надежды на Фридриха и его элегантный двор в Гейдельберге. Те же, кто верил в политическое и религиозное предназначение династии Габсбургов, смотрели в сторону Граца в Штирии, где располагался скучный двор эрцгерцога Фердинанда, кузена правящего императора. После смерти Филиппа II династия испытывала дефицит стабильности. Его преемник в роли главы семейства Филипп III Испанский был человеком бесцветным и ничем не примечательным. Его дочь, талантливая инфанта Изабелла, правившая в Нидерландах вместе с мужем, эрцгерцогом Альбрехтом, в силу своего пола и бездетности не участвовала в решении политических проблем династии. Ее кузен, старый император Маттиас, думал только о том, как бы отсрочить наступление кризиса до того времени, когда он сам уже гарантированно попадет в могилу. Он тоже был бездетен, и семья избрала его преемником кузена Фердинанда Штирийского. Поддержку Филиппа III купили тем, что пообещали в случае избрания Фердинанда императором уступить испанским кузенам феоды Габсбургов в Эльзасе. Такая уступка означала ни много ни мало оказание помощи Испании в транспортировке войск для голландской войны. До подписания договора были проведены соответствующие консультации со Спинолой относительно условий [70] . И снова внутренние проблемы Германии перемешались с европейскими.
70
Lonchay and Cuvelier, I, p. 492.
Фердинанд, крестник Филиппа II [71] , еще до этого события задумал довести до конца дело, начатое крестным отцом. Чувство долга перед церковью зародилось в нем в детстве, когда он воспитывался в иезуитском колледже в Ингольштадте. Позднее он сходил паломником в Рим и Лорето, где, как многие ошибочно полагают, Фердинанд якобы поклялся искоренить ересь в Германии [72] . Фердинанд такой клятвы не давал. Миссия, для исполнения которой его воспитали, была для него такой же естественной, как способность дышать.
71
Khevenh"uller, Jahrb"ucher. Leipzig, 1778, I, p. 4.
72
Hurter, Geschichte Kaiser Ferdinands II und seiner Eltern. Schaffhausen, 1850-1861, III, pp. 436, 589; IV, p. 593.
Вскоре он действительно ввел в Штирии католицизм. Протестанты составляли столь значительное меньшинство, что его отец не решался выступить против них. Фердинанд сознательно пошел на риск — впоследствии рискованные действия стали его фирменным знаком. Он на самом деле заявлял, что скорее все потеряет, но не потерпит ереси, однако проницательный эрцгерцог понимал и то, что его власть держится на католической вере. В его семье сложилось единое и твердое убеждение в том, что угроза привычной системе правления исходит от протестантов [73] .
73
Hurter, III, p. 410.
Политика Фердинанда строилась и на силе, и на хитрости. Он подрывал влияние протестантов всеми возможными способами, пропагандой и воспитанием переманивал на свою сторону молодое поколение и закрутил гайки так, что протестанты оказались перед свершившимся фактом: у них не осталось никаких средств для действенного противостояния. Триумф Фердинанда в Штирии должен был послужить грозным предупреждением для всей Германии. Религиозный мир 1555 года основывался лишь на обычае, он так и не был ратифицирован. А что, если появится император, который его попросту проигнорирует?