Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе
Шрифт:
— Теперь надо щит искать.
— А чего его искать? — сказала правая.
— Он в стенном шкафу, — добавила левая. — За доской, ее отодрать надо.
— Эй, откуда вам это знать? — удивился я. — Таких вещей даже я не знаю!
— Так ведь это распределительный щит!
— Кто ж его не знает?
— Вы меня доведете, — сказал монтер.
Минут за десять работа была сделана. Близняшки сдвинулись вплотную и все это время о чем-то шушукались и хихикали. Это сбивало монтера с толку — ему несколько раз пришлось начать сначала.
Я предложил монтеру остатки датских булочек. Он страшно обрадовался и принялся их уминать.
— Спасибо. А то я с утра ничего не ел.
— Что, жены нету? — спросила 208.
— Почему нету, есть. Только ее в воскресенье не добудишься.
— Ничего себе! — 209.
— Будто это я сам придумал по воскресеньям работать!
— Может, вам яиц отварить? — спросил я в порыве сочувствия.
— Да нет, не надо... Что вы будете из-за меня...
— Почему из-за вас? Мы и себе заодно сварим.
— Эх, уговорили! В мешочек, пожалуйста...
Монтер чистил яйцо и продолжал разговор.
— Я за двадцать один год в разных квартирах побывал. Но такое впервые вижу.
— Что именно? — спросил я.
— Ну, как... Чтобы кто-то спал сразу с двумя, да еще и с близнецами. А это... По мужской-то части тяжело, наверное?
— Не тяжело, — ответил я, прихлебывая кофе из второй по счету чашки.
— Правда?
— Правда.
— Он у нас молодец! — сказала 208.
— Зверь просто! — 209.
— Доведете вы меня, — сказал монтер.
Похоже, мы его действительно довели. Иначе бы он не забыл у нас старый распределительный щит. А может, это он так расплатился с нами за завтрак. Как бы там ни было, девчонки играли этим щитом целый день. Одна превращалась в маму-собаку, другая в щенка — и обе беседовали о какой-то абракадабре.
Не обращая на них внимания, я решил посвятить вторую половину дня взятым на дом переводам. Наши студенты сдавали сессию, им было не до подстрочников, поэтому работы накопилась целая гора. Поначалу дело шло резво, но часов с трех темп начал падать, словно во мне сели батарейки, — а уж к четырем я иссяк окончательно. Не мог продвинуться ни на строчку.
Облокотившись на покрытый стеклом стол, я выпустил струю сигаретного дыма в потолок. Дым медленно клубился в мягком свете, как эктоплазма. Под стеклом лежал календарик из банка. «Сентябрь, 1973»... Сон какой-то. Я даже и не знал, что может существовать такой год, «семьдесят третий». Сама мысль о таком годе почему-то казалась неимоверно смешной.
— Что случилось? — спросила 208.
— Устал как черт. Кофе сделаете?
Они кивнули и ушли на кухню. Одна принялась с хрустом молоть зерна, другая вскипятила воду и нагрела чашки. Мы сидели рядышком на полу под окном и пили горячий кофе.
— Не получается что-нибудь? — спросила 209.
— Типа того.
— Совсем слабенький. — 208.
— Кто?
— Распределительный щит.
— Мама-собака.
Я вздохнул глубоко-глубоко.
— Серьезно?
Они закивали.
— Скоро умрет.
— Да.
— Что же нам делать?
Они замотали головами.
— Не знаем!
Я молча закурил.
— Слушайте, может нам пойти погулять? Сегодня воскресенье, в гольф играли, наверное, мячиков потеряли много...
Еще час мы играли в трик-трак, а потом перелезли через проволочную сетку на пустое вечернее поле для гольфа. Я два раза просвистел «Как спокойно в деревне» Милдред Бэйли. «Хорошая песня!» — похвалили девчонки. Но ни одного мячика нам не попалось. Бывают такие дни. Не иначе, высшая категория соревновалась — у них мимо ничего не летит. А может, хозяева поля завели специальную собаку, натасканную на мячики. Так ничего и не найдя, мы пали духом и вернулись домой.
4
В самом конце длинного, извилистого мола одиноко стоял маяк. Он управлялся на расстоянии и был невелик — метра три в высоту. Им раньше пользовались несколько рыбацких лодок — пока море не загадили настолько, что вся рыба ушла от берегов. Порта же здесь никакого не было, несмотря на маяк. Когда-то на этом берегу лежали лодки — их поднимали сюда лебедкой по деревянным жердям. Невдалеке стояли три рыбацких дома. Мелкая рыбешка, наловленная утром среди волноломов, сушилась в ящиках.
Безрыбье, незаконность построек на муниципальной территории и вздорные требования соседей, недовольных рыбацкой деревней в черте города, сделали свое дело — рыбаки ушли. Это было в шестьдесят втором году. Куда они ушли, не знал никто. Три хибары снесли, а лодки даже не добрались до свалки — лежали в рощице поблизости, и в них играли дети.
Оставшись без рыбаков, маяк стал обслуживать яхты, курсирующие вдоль берега, и грузовые суда, заходящие в бухту переждать туман или тайфун. Кое на что он все-таки еще годился.
Черный силуэт маяка напоминал поставленный на землю колокол. Или же спину человека в глубоком раздумье. После захода солнца, когда в легких сумерках еще плавала голубизна, колокольная проушина загоралась оранжевым и начинала медленно вращаться. Маяк умел точно уловить правильный момент. Будь то на дивном закате или в туманной пелене дождя — он всегда схватывал единственно верную секунду. Ту секунду, когда свет уже перемешан с сумерками и сумерки вот-вот победят свет.
В детстве Крыса часто приходил сюда вечером — только для того, чтобы понаблюдать за этим моментом. Если волны были невысокими, он шел к маяку, пересчитывая на ходу старые каменные плиты. В прозрачной против ожидания воде можно было разглядеть стайки по-осеннему маленьких рыбок. Они делали круг-другой у мола, словно о чем-то прося, — и уплывали обратно в морскую глубь.