Трилогия о капитане Немо и «Наутилусе» в одном томе
Шрифт:
К счастью, слух заменил бесполезные в данном случае глаза. Вскоре усилившийся рокот воды оповестил о том, что обе реки где-то невдалеке сливаются. В восемь часов вечера маленький отряд достиг наконец того места, где Вайпа с ревом вливается в русло Вайкато.
— Это Вайкато, — воскликнул Паганель, — и дорога в Окленд идет по ее правому берегу!
— Реку мы увидим завтра, а теперь давайте устраиваться на ночлег, — заявил майор. — Мне кажется, что эта более густая тень — тень рощицы, которая выросла там как будто нарочно, чтобы приютить нас. Будем ужинать, а затем спать.
— Будем ужинать, — сказал Паганель, — но только всухомятку: сухарями и сухим мясом, не разводя огня. Мы явились сюда инкогнито, постараемся
Вблизи действительно оказалась рощица. Добравшись до нее, путники, помня указания географа, бесшумно поужинали всухомятку и вскоре, утомленные переходом в пятнадцать миль, погрузились в глубокий сон.
Глава X
Национальная река
На следующее утро, на рассвете, довольно плотный туман тяжело стелился над водами реки. Часть паров, насыщавших воздух, сгустилась под действием ночной прохлады и покрыла густым облаком поверхность вод. Однако лучи солнца вскоре проникли сквозь эти клубящиеся массы, и туман растаял под взором сияющего светила. Очистились затуманенные берега, и Вайкато предстала во всей своей утренней красе.
Узкая длинная коса, поросшая кустарником, заканчивалась острым мысом у слияния двух рек. Более бурная Вайпа мчалась на протяжении четверти мили, не сливаясь с Вайкато. Но могучая, спокойная река все же брала верх над бурливой рекой, поглощала ее и мирно увлекала к Тихому океану.
Когда туман рассеялся, показалась пирога, поднимавшаяся вверх по течению Вайкато. Это была лодка в семьдесят футов длины, пять футов ширины и три фута глубины, целиком выдолбленная из местной ели кахикатеа и напоминающая венецианскую гондолу своим приподнятым носом. Дно ее было устлано сухим папоротником. Пирога быстро неслась на восьми веслах; на корме сидел человек, управлявший кормовым веслом. Это был туземец высокого роста, лет сорока пяти, широкогрудый, мускулистый, с сильными руками и ногами. Выпуклый лоб, изборожденный глубокими морщинами, свирепый взгляд, мрачное выражение лица придавали ему грозный вид.
То был один из виднейших вождей маори. Это видно было по искусной татуировке его лица и тела. От ноздрей его орлиного носа шли спиралью две черные линии; обведя его желтые глаза, они соединялись на лбу, а затем терялись в пышных волосах. Вокруг рта с блестящими зубами, а также по подбородку тянулись разноцветные линии, изящными завитками спускавшиеся на могучую грудь маорийца.
Эта татуировка — моко — новозеландцев является знаком отличия. Такой почетной росписи достоин только тот, кто отличился в нескольких сражениях, причем рабы и люди низшего класса вообще не могут иметь притязаний на моко. Знаменитые вожди узнаются по законченности, по точности и по характеру рисунка; на их телах часто изображаются животные. Некоторые из туземных вождей до пяти раз подвергают себя мучительной процедуре моко. Чем более знаменит в Новой Зеландии человек, тем более он раскрашен.
Надо еще прибавить, что татуировка маори, кроме внушаемого ею почтения, несомненно и полезна: она утолщает кожу и делает ее менее чувствительной как к перемене погоды, так и к беспрестанным укусам москитов.
Высокое положение вождя, правившего лодкой, не внушало сомнений. Острая кость альбатроса, употребляемая маорийскими татуировщиками, пять раз глубоко бороздила тесными узорами его гордое лицо. На вожде был плащ, сотканный из растения формиум и отделанный собачьими шкурами. Опоясан он был передником, носившим следы крови недавних сражений. На удлиненных мочках его ушей висели подвески из зеленого нефрита; шею его украшали ожерелья из пунаму — священных камешков, очень чтимых суеверными новозеландцами. Рядом с вождем лежало английское ружье, а также пату-пату — нечто вроде топора изумрудного цвета, с двойным лезвием восемнадцати дюймов длины.
Подле вождя сидело девять не столь высоких по положению воинов. Они были сурового вида и вооружены. Некоторые из них, казалось, страдали от недавно полученных ран. Сидели они совершенно неподвижно, завернувшись в свои плащи из формиума. Три свирепые собаки лежали у их ног. Гребцы были, по-видимому, рабами или слугами вождя. Гребли они с большой силой, и пирога, плывя против течения, правда не очень стремительного, двигалась довольно быстро.
Посередине пироги, со связанными ногами, но оставленными на свободе руками, сидели, прижавшись друг к другу, десять пленных европейцев. То были Гленарван, Элен, Мэри Грант, Роберт, Паганель, майор, Джон Манглс, стюард и два матроса.
Накануне вечером маленький отряд, введенный в заблуждение густым туманом, расположился на ночлег посреди многочисленного отряда туземцев. Около полуночи спавшие путешественники были схвачены, взяты в плен и перенесены на пирогу. Пока маори ничего дурного им не сделали, а сопротивляться теперь было уже бесполезно, ибо их оружие и боевые припасы находились в руках дикарей и те тотчас же пристрелили бы пленников из их собственных ружей.
Из английских слов, проскальзывавших в разговорах туземцев, пленники вскоре узнали, что маори эти, разбитые английскими войсками, пробираются к верховьям Вайкато. Вождь их, оказав упорное сопротивление 42-му полку и потеряв во время сражений лучших своих бойцов, теперь возвращался на берега этой реки с целью призвать к оружию их жителей и с новым войском идти на соединение с неукротимым Вильямом Томсоном, все еще не переставшим бороться с завоевателями. Вождь носил зловещее имя Каи-Куму, что на туземном наречии значит: «тот, кто съедает тело своего врага». Он был отважен, смел, и жестокость его не уступала его доблести. Ждать пощады от такого человека не приходилось. Имя его было хорошо известно английским солдатам, и за голову его губернатором Новой Зеландии недавно была обещана денежная награда.
Этот страшный удар обрушился на Гленарвана как раз в то время, когда он был совсем близко от столь желанного Окленда, откуда мог вернуться в родную Шотландию.
Между тем, видя его холодное, спокойное лицо, никто не догадался бы о переживаемых им муках. Гленарван не падал духом при тяжелых обстоятельствах. Он чувствовал, что должен быть поддержкой, примером для своей жены и спутников, и готов был умереть первым ради общего спасения, если того потребуют обстоятельства. Пред лицом грозной опасности этот мужественный человек ни на одно мгновение не раскаялся в своем великодушном порыве, увлекшем его в эти дикие края.
Спутники Гленарвана были достойны его. Они разделяли его благородные мысли, и по их гордым, спокойным лицам никак нельзя было бы угадать, что они плывут навстречу смерти. По совету Гленарвана, они сговорились выказывать полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Это был единственный способ внушить дикарям уважение к себе. У дикарей вообще, а у маори в особенности развито чувство собственного достоинства, никогда их не покидающее. Они уважают того, кто заставляет уважать себя своим хладнокровием и мужеством. Гленарван знал, что, ведя себя подобным образом, он и его товарищи избавятся от грубого обращения со стороны новозеландцев.
С момента отплытия маори, малоразговорчивые, как все дикари, едва перекинулись между собой несколькими фразами, но даже из них Гленарван мог заключить, что английский язык был им хорошо знаком. Он решил расспросить новозеландского вождя о той участи, которую тот им готовил.
— Куда везешь ты нас, вождь? — спросил он Каи-Куму голосом, в котором не слышалось ни малейшего страха.
Вождь холодно посмотрел на него и ничего не ответил.
— Что собираешься ты сделать с нами? — снова задал ему вопрос Гленарван.