Тримедон, Абсестион, Терриспора – Первый

Ершов Евгений

Когда самая наглая из них вцепилась мне в пятку, мама вышибла дубовую дверь подвала вместе с петлями и замком. Проняевых вернули в Союз за двадцать четыре часа. Синичище на плече у матери сходил два года.

А у меня осталось послевкусие, ощущение, что я что-то еще пережил в мягкой субстанции, что мерцала и колыхалась в крысином подвале. Некое великое, любящее начало.

5. Солнце погружалось в верхушки лиственниц, когда в приемнике сквозь потрескивание и шипение эфира раздался голос диктора: «Камиль Сен-Санс, Интродукция и рондо-каприччиозо, играет Яков Хейфец…» И вроде все было как всегда. Но я закрыл глаза и увидел сиреневый туман. Я стоял в этом тумане на краю водоема, и увидел лодку.

Она даже не покачнулась, когда я шагнул в нее. Лодка подплыла к противоположному берегу, и я поднялся по ступенькам к окутанному туманом входу в храм.

На алтаре лежала огромная книга. Книга сама листала себя. Страницы этой книги светились и на них с нестерпимой скоростью мелькали какие-то знаки. Я прочел ее за два вдоха. Рядом со мной стояла группа людей с неясными чертами лица. Они проводили меня в соседний, просторный зал, и там состоялась беседа о смыслах бытия. Содержание книги и беседы очень медленно проявляется в моем сознании. Теперь я понимаю, что это была моя первая встреча с соседями по вселенной. Мне было четырнадцать лет, и конечно они не хотели напугать меня необычностью информации. Это была закладка на будущее.

На последних тактах Интродукции я вернулся на другой берег, открыл глаза, и нашел себя на том же бугре, где наблюдал заходящее солнце.

6. Эта девочка появилась в школе в середине сентября, и у меня перехватило дыхание. Мы учились в разных классах и виделись только по дороге в школу, в коридорах и в столовой. Она жила недалеко от меня в коттедже. По прямой метров сто пятьдесят.

Однажды, ложась спать, я закрыл глаза и представил себе, что по воздуху выплываю из форточки, пролетаю сто пятьдесят метров, влетаю в ее форточку и сажусь на край кровати. Я смотрю на ее лицо и думаю, что она очень похожа на Людмилу Чурсину. Я обнажаю ее тело и любуюсь ее грудью, потом наклоняюсь, целую глаза, губы, глажу ей волосы, потом встаю, выпрыгиваю в форточку и тем же маршрутом возвращаюсь к себе в постель. Через пару недель она спросила у моей приятельницы Наташки, может ли Женька Ершов вытворять такие чудеса? Да, ответила Наташка, может.

Зимой в гарнизонной бане на краткий миг банщица приоткрыла дверь в женское отделение, и я увидел ту же родинку на груди у Людмилы, что рисовало мое воображение.

7. Ветер с бешеной силой толкнул входную дверь гостиницы, наподдав мне ласкового пендаля и придав ускорения. Я отдышался, девчонки согрели чай и вовлекли в свое переживание. Залетела одна из них. В свои семнадцать я еще не очень много знал, но уже умел делать вид, что именно знаю много.

Я попросил пострадавшую встать в дверной проем, ноги на ширине плеч. Двигало мною воображение, я проник рукою в ее матку, соскреб зародыш в пригоршню и резко рванул на выход. Объект моего воздействия вскрикнула от боли, побежала к унитазу восстанавливать гигиену.

Присутствующие признали такой способ прерывания беременности самым гуманным.

8. Мой первый сексуальный опыт состоялся через месяц после этой процедуры и заключался в том, что я пол ночи целовался со старшекурсницей и она разрешила мне потрогать ее грудь и гениталии.

Весь исполненный томления я в конце концов заснул. А еще через неделю состоялась моя премьера, сумбурная, неловкая, быстролетная.

Самое большое наслаждение, какое я испытывал в этом периоде, если не считать вожделения, являлось ощущение приятного, влажного, зудящего тепла ее влагалища и невнятно-скребущее ощущение в груди, что что-то идет не так. Такая ситуация почти без изменений повторялась около месяца.

Мрачные предчувствия оправдались. Я бежал к ней подпрыгивая внутри себя от радости, что так чудесно устроен мир, что так классно я люблю и что так классно любоваться тем, как я люблю.

Как огромный коллапс прозвучали слова Галины. Я больше не хочу кусать подушку, сказала она, оставь меня в покое. Вселенная швырнула меня в бездну открытого космоса. Я жалобно простонал, что я не так сделал? Научись быть мужчиной в постели. Она ушла не оборачиваясь.

Когда я пришел в себя, я пошел в огромную Новосибирскую библиотеку, и поднял все, что могло дать информацию по камасутре. Девяносто одна единица хранения. Мне хватило.

Каникулы были короткими, дней пять. Я выпросил ключ у Фарцебея, пришел к Галине в комнату и уломал ее зайти на пару слов в комнату Фарцебея.

Закрыв дверь, я оставил ключ в скважине. Это все, что я запомнил. Не было никаких уговоров и аргументаций. Огромная лопасть нежности подняла волну желания. Мы накинулись друг на друга как изголодавшиеся.

Наслаждение было настолько мощным, что я переходил из отождествления себя с ароматом ее тела в отождествление с текучей нежностью времени, а оттуда в отождествление с прыгающими солнечными зайчиками восторга. Любовь захлестывала нас и растворяла во вселенной. Сладко было не только во рту, сладостью были мы сами. Там где находились наши губы и гениталии ярились протуберанцами два огромных солнца кипящего наслаждения. Эти два солнца крутились друг вокруг друга с такой бешеной скоростью, что казались одним солнцем, огромным как вся вселенная. Лево, право, тяжесть, твердость – все это отсутствовало. Ничего этого не осталось. Было бесконечное, головокружительное возбуждение, протурбируемое наслаждением.

Мириады микроскопических импульсов счастья бежали внутри тороида детородного органа, который еще недавно был девушкой и юношей, постоянно выворачивая, выкручивая тела в каких-то странных пространственных композициях, усиливая, увеличивая наслаждение. Мы плескались в глубине ее глаз, не слыша звуков, не замечая смены дня и ночи. Мое наслаждение принимало то форму ее клитора, то субстанировало в полушария ее нежнейших грудей и ягодиц, то растворялось в поцелуях ее рта и языка. Соски твердели, кожа покрывалась мурашками и плавилась любовью, бисеринки пота появлялись на верхней губе, на пояснице. Я вылизывал их, как потерпевший кораблекрушение в океане слизывает капли утренней росы, мучимый жаждой. Я вылизывал ее всю, не оставляя невылизанным и миллиметрик ее тела. Наверное, она делала то же самое.

Нас мотало на узкой кровати с неимоверной силой. Странно, что мы ни разу не свалились с нее и даже, ни разу ее не сломали.

Нам не нужна была энергия, мы сами были энергией. Два часа Фарцебею пришлось стучаться в собственную, мощную дверь, чтобы вернуть нас в реальность. Странно было осознать, что прошли не сутки, а почти неделя, как мы вошли в его комнату.

9. Подряд две недели снилась девочка с карими живыми глазами. Снилось, что позвонили в дверь и когда я ее открыл, то увидел ее за спиною женщины маленького роста. Этот сон всегда сопровождался гулкими биениями в груди. Как если бы сердце предупреждало, готовься. И однажды позвонили в дверь. Сердце ухнуло в тартарары, я открыл дверь. Девочка с живыми карими глазами стояла за спиной своей матери. Время и звуки смешались и куда-то пропали. Реальность превратилась в изумленную нежность. Истома, та самая, из снов, завладела мною, лишила сил. Ноги подкосились от сладкой слабости, и чтобы не упасть, я схватился за дверь и за косяк, лицо горело, во рту пересохло.

Сердце наконец-то вернулось с гулким стуком, и я пригласил их войти.

10. Грачевочка. Жил я тогда за мостом, в дачном поселке. Народ на лечение вынужден был добираться либо пешком, либо на такси, либо на своем транспорте.

Большеглазым живодристиком эта дылдочка вошла в мою жизнь. От одного взгляда на нее нежностью защемило сердце. Защемило и повело, повело в даль светлую, в темень сиреневую. Пришлось срочно напяливать первый попавшийся умняк, и уже со второй попытки до меня дошло, что это чудо пришло по поводу сколиоза.