Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы
Шрифт:
Сильной рукой Кощунский схватил со стола большой канделябр с пятью свечами и поднес его к полотну.
— Я галлюцинирую, — прошептал он со страхом. — Я галлюцинирую здесь, в своем кабинете, при полном отсутствии условий для галлюцинации. Я вижу… я до осязаемости вижу целую сеть мелких морщинок… вот, здесь, вокруг глаз… и эти две глубокие морщины около губ… Ведь это — лицо шестидесятилетнего старика. Знакомое лицо, но не мое… Оно не может быть моим ни в каком случае!.. Это — воплощение старости, с ее бессилием, злобою, завистью… Все, все, что угодно судьбе, только не старость, не слабость тела, не угасание ума!
Доктор Кощунский совсем не походил теперь на того Кощунского, который был полон сознанием своей нравственной силы и исполнен отрицанием всего, что не может быть объяснено естественным и научным путем. Теперь он не чувствовал под собой почвы, которую давала ему его теория, и отступал перед призраками, которых вызывал прежде с таким безусловным спокойствием. На лицо его лег оттенок бури, бушевавшей в его душе. Глаза ввалились почти моментально. Вокруг рта легли глубокие морщины. Краски мгновенно сбежали с его лица, и особенно резко выделилась на нем белая черта бледных, бескровных губ.
В это время Кощунский подошел к зеркалу и осветил канделябром искривленное страхом лицо, на этот раз лицо оригинала, а не портрета.
— Это — галлюцинация! — шептал он лихорадочным голосом. — Мне некогда было постареть… И, к тому же, я должен сделать еще слишком, слишком многое… О, я еще успею!.. Молодость — это сила, успех, влияние… а старость — забвение, слабость, вымороченность… И этому успеху я принес в жертву слишком многое. Я отдал ему все идеалы, все стремления молодости, все движения порабощенного сердца… Я еще успею довершить свое дело до конца… И успех не оставит своего жреца!..
Кощунский снова уселся за свой письменный стол.
— Я слишком заработался и мне следовало бы отдохнуть. Однако, было бы нелепо не воспользоваться этим странным приключением. Необходимо описать его, попытаться сделать анализ… О, я сумею проанализировать эти новые для меня ощущения лихорадочного, беспричинного страха и разобраться в хаосе этих ужасных мыслей.
Бледный, с прилипшими ко лбу, мокрыми от нота волосами, Кощунский принялся за работу, трясясь, вздрагивая и стуча зубами от ощущения внутреннего холода, источником которого могла служить столько же лихорадка, сколько ощущение смертельного страха.
IX
Все следующее утро двери кабинета в квартире доктора Кощунского были заперты изнутри. Часовая стрелка приближалась уже к цифре и, а двери не отворялись. На осторожные и почтительные оклики в кабинете никто не отзывался. Многочисленная и великолепно выдержанная прислуга доктора, после продолжительного совещания сначала между собой, а потом и с посторонними, решилась дать знать, кому следует, что у них в квартире совершилось что-то недоброе. Прошел еще час. На громкие крики и стук в двери по-прежнему не было никакого ответа. Тогда двери были выломаны.
В кабинете нашли целые вороха исписанных листов и отдельных клочков бумаги. По столам были разбросаны книги. Все остальное в комнате находилось в порядке. Хозяина кабинета в нем не было.
Очевидно, в квартире доктора не случилось ничего особенного. Нельзя было заподозрить здесь какого-либо преступления и, тем менее, самоубийства. Довольно большие суммы денег лежали незапертыми в ящиках бюро; драгоценные вещи также находились в полной сохранности; даже платье, в том числе все теплые и меховые вещи, находилось на своих местах; мебель и вся великолепная, снабженная тысячью мелочных украшений, обстановка была в полном порядке и не носила следов какого-либо особенного движения в комнате. Мысль о самоубийстве совершенно исключалась отсутствием всяких признаков этого последнего акта человеческой драмы. Не находилось ни писем, ни записок, ни завещания, не говоря уже об отсутствии трупа; при том же все наличное оружие доктора Кощунского, по удостоверению всей прислуги, находилось на своих обычных местах. Словом, и в кабинете, и во всей квартире все было в безусловном порядке; не могли найти только владельца этой квартиры.
Совершенно невозможно было предположить, чтобы доктор незаметным образом вышел из дома, так как дверь кабинета была заперта изнутри; квартира Кощунского находилась к тому же в третьем этаже, и он не мог выйти из нее иначе, как в двери. Окна кабинета имели двойные рамы и не носили никаких следов повреждений.
Одним словом, Кощунского в его квартире не было, и оставалось ожидать его «возвращения», если только может возвратиться тот, кто никуда не уходил и никуда не отлучался.
Было решено при этом не поднимать напрасных тревог, хотя и стараться собрать какие-нибудь сведения о молодом докторе и его столь странном исчезновении.
Прошло несколько дней, но Кощунский не возвращался. Тревога разнеслась по огромному городу и породила самые чудовищные слухи. Точные и разносторонние справки не выясняли ровно ничего, сколько-нибудь заслуживающего внимания.
В городе, между тем, продолжали циркулировать самые нелепые толки: говорили о бегстве Кощунского за границу, о его самоубийстве, совершенном в припадке отчаяния, когда он убедился, что его теория его обманула; говорили, что он заключен в дом сумасшедших своими собратьями по науке, которые завидовали его талантливости и его житейским успехам, а особенно не могли простить ему его новых открытий, подкапывавших все старое здание их науки.
Само собой разумеется, что все эти россказни не имели ни одной черты правдоподобия. Слухи о странном исчезновении доктора Кощунского дошли и до простого народа, и этот простой, бесхитростный люд вряд ли был очень далек от истины, когда старики говорили, покачивая своими седыми головами:
— Пропал! Не умер, не уехал, а пропал, да и все тут. Это бывает, что пропадают иногда люди. И никогда их больше не находят, ни живыми, ни мертвыми.
Очевидно, что старые люди соединяли со словом «пропал» какой-то особенный смысл, страшный и таинственный смысл исчезновения человека неведомым и неестественным путем, еще более ужасным, чем самая смерть.
Действительно, Кощунского больше не видели ни живым, ни мертвым.
Что касается пересказа этой «городской легенды», которыми шумные и оживленные города богаты не меньше темных лесов и горных ущелий, то пересказ этот сделан со слов людей, хорошо знававших доктора Кощунского, а также и на основании его заметок, впрочем, далеко не оконченных, смутных и сбивчивых.
ВОСПОМИНАНИЯ ПОКОЙНИКА
Я не буду описывать моей жизни уже потому, что она не поддается описанию. Довольно сказать, что я был счастлив до того, что мне даже становилось совестно. Это невольное чувство стыда напоминает мне ощущения игрока, когда судьба начинает дурачиться и самым нелепым образом позволяет, мало того, — принуждает, насильно заставляет обыгрывать всех окружающих его.