Тринадцать ящиков Пандоры
Шрифт:
Эта была гигантская программа на многие поколения, а Генри сидел в самом ее сердце.
Мы отдыхали, потягивая виски, и смотрели какой-то фильмец. Ларри блаженствовал. Фомоль, названный Щета, тоже.
Он уже обгрыз все ножки столов и кресел и принялся за край ковра — выдирал пучки шерсти и складировал в углу, словно вил себе гнездо. С этой же целью он использовал лежавшие на столе, еще не прочитанные мной еженедельники.
Что касается личной гигиены, то Щета вел себя вполне прилично, правда, забравшись на шкаф в кухне, пописал в чайничек с заваркой. Через носик.
За это получил по мозгам. Запищал, замурлыкал,
Он фыркнул, тихо заскулил, усы у него задрожали, кисточки на ушах встали дыбом. Я прикрикнул. Ларри всхлипнул. Тогда фомоль выбрался из своего убежища, сел возле моей ноги и три раза дотронулся до меня передним правым плавником.
Извинялся, засранец.
Я махнул на него рукой и пошел выбрасывать заварник. Вот тогда-то прозвенел дверной звонок и на пороге появился Генри.
Мы пили виски и говорили о программе. В то время о ней говорили все взрослые более-менее любопытные люди, но чем в тот вечер занималось большинство детей, мне неизвестно. Знаю только, что взбрело в голову Ларри. Он как раз пришел к выводу, что самое время искупать Щету.
Эта идея меня напугала. Однако, учитывая, что Моника и Люси должны были вернуться лишь через десять дней, я решил: пусть мелкий немного похулиганит. Только предупредил:
— Раковину не забрызгай, — и смиренно кивнул головой. Ларри ушел, а за ним поскакал фомоль.
Генри похлопал меня по плечу, пробормотав «молодец» или что-то в этом роде, и налил мне виски. У Генри не было детей. В тот момент у него также не было жены, поэтому он всегда вел себя с детьми так снисходительно, тем более что это были мой племянник и моя ванная.
Генри традиционно — как он это делал раз в две недели — начал жаловаться. Программа загибалась. Речь шла даже не о деньгах, а, что может показаться странным в наше время, о технических проблемах.
Например, о соответствующей миниатюризации двигательных систем. Или об оболочке. Галактика занимает изрядный кусок космоса, поэтому зонды столкнутся с тоннами пыли и каменных обломков, которые обычно пробивают броню корабля в самый неожиданный момент. Нужно обезопасить их. Ну и третье, основное — время работы зондов. Сотни или даже тысячи лет — это вам не комар чихнул, механизмы должны в течение всех этих веков исправно работать.
Генри ужасно переживал из-за всего этого. Мне эти проблемы казались, мягко говоря, очевидными, но программа «Млечный путь» в то время только начинала вставать на ноги.
А вот мой племянник твердо стоял на ногах уже три с половиной года. К сожалению. Вода в ванной плескалась. Фомоль блаженно похрюкивал.
Я предпочитал туда не заглядывать.
Добрых несколько десятков лет назад космические путешествия утратили свою романтичность. Люди летали туда и сюда, кого-то всосал мясистый цветок, у кого-то размножилось что-то в желудке. Все привыкли. Потому что это всегда выглядело одинаково — автоматический пробник, потом второй, потом эскадрилья десяти пробников. Наконец экспедиция с экипажем. Гибернация, долгий перелет, возвращение годы спустя, проблемы с акклиматизацией. Обычное дело.
Таким образом мы исследовали пятьдесят систем в радиусе нескольких десятков световых лет. Дальше пока что было незачем.
Ну а в последнее время эта мода вернулась.
«Найдем братьев по разуму!»
«Покажем, на что способны!»
«Научим их играть в бейсбол и есть картошку фри!»
— Самое проблемное, — говорил Генри, — оболочка. Ясное дело, мы разместим там противометеоритные пушки. Только эти зонды должны входить в атмосферы планет. А лазером атмосферу не разбомбишь. Нет, конечно, электроника и механика как-то проскочат, над этим работают такие ребята, что дай боже…
— Дай боже, — сказал я и поднял стакан. Мне было уже хорошо. Это приятное состояние не портили даже доносившиеся из ванны крики, шум воды, хлюпанье и писки. Моника бы меня удушила.
— Но, знаешь, — продолжал Генри, — у нас все еще нет соответствующих материалов.
— Дай-то боже, — сказал я.
Вдруг двери ванной распахнулись, и в комнату вошел Ларри. Он был даже суше, чем я ожидал. Не замочил целую штанину. Правда, только ниже колена.
— Дядя… — начал Ларри.
— Что, парень? — Я придал своему голосу по крайней мере серьезный тон. Это называется правильная дистанция в двусторонних отношениях «ребенок-взрослый».
— Дядя, — повторил Ларри. — Щета сожрал все мыло.
— И на фига нужны такие фомоли? — спросил я у Генри. Нам обоим было грустно. Мне — потому что я увидел ванную. Ему — потому что, пока я ругал племянника, материл фомоля и вытирал воду с пола, он успел выпить еще два стакана. Он снова думал о своих гребаных скорлупках, миниатюризации и лазерных пушках. Мою печаль дополнительно усиливало то, что я уступил Ларри и снова пустил его в ванную. Что ж, фомоль в воде выглядел как настоящий фомоль, а быть фомолем — это состояние фомолятивное.
— Такая, братец, жизнь [4] , — процитировал Генри и снова налил себе.
В ванной царила тишина. Тревожная тишина.
По бредовизору передавали новости. Перед зданием Земного Конгресса ошивалось около трехсот парней, которые протестовали против протестных маршей перед Земным Конгрессом. Азия победила Европу в пинг-понг. В Лондоне начался семнадцатый Съезд Любителей Пингвинов.
Где-то во время съезда Ларри второй раз за вечер вошел в комнату. С очень виноватым видом.
4
Рефрен песни «Вопросы, которых не задам» (1976) польского социолога, политического деятеля и автора-исполнителя Яна Криштофа Келюса. Песня посвящена тому, как со временем меняются люди, отказываясь от своих идеалов, подчиняясь обстоятельствам.
— Дядя…
— Да?
— Дядя, он съел второе мыло. Он очень любит мыло. — Ларри замолчал, но я уже хорошо его изучил. Я знал, что это не конец разговора. — Дядя, я не мог ему отказать. Он съел все куски мыла в доме.
— Он еще жив? — спросил я с надеждой.
— Да, и очень счастлив. — Увы, не все надежды сбываются.
— Ну и скажи мне, Генри, на фига нужны такие фомоли?
— А я знаю, — сказал Ларри.
— Интересно. — Это действительно уже было интересно.
— Для того чтобы мне сегодня не пришлось мыть уши, дядя.