Тринадцатая редакция. Напиток богов
Шрифт:
Быть рядом потому, что так сложились обстоятельства: ну, живём мы в одном городе, работаем в одной организации, интересы у нас общие — как тут рядом не быть — это одно. А быть рядом, потому что виза, паспорт, белый самолёт, такси, номер в гостинице, и завтра вечером снова на самолёт — совсем другое.
Вчерашние письма. «Сегодня я весь день не скучала, — писала Маша, — даже когда Жан усвистал вечером к своим друзьям в клуб, и я шла домой пешком. И даже когда лягу спать, я не заскучаю».
«А я, — отвечал Константин Петрович, — не скучал только сегодня утром, когда жарил яичницу (она, кстати, подгорела). Потом пришел на службу, и тут мне уже не дали скучать. В смысле — не скучать. Я сейчас тоже скучать не успеваю, потому что дописываю
Они заключили соглашение: не скучать. Строго запрещается также грустить и жалеть себя. Кто проиграет — тот платит в общую кассу оговоренную сумму.
Общую кассу придумал Константин Петрович. А Маша придумала, что эти деньги следует тратить исключительно на совместные увеселения.
Любая встреча уже была увеселением. Прогулка по городу вдвоём — праздником. В последний раз, гуляя по Парижу без карты и без цели, они вышли к роскошному готическому собору. Константин Петрович так и подумал про себя: «Роскошный готический собор». Как пишут в путеводителях. Пока Маша не пояснила, что это — знаменитый Нотр-Дам де Пари. Почему-то он представляла его как чёткий графический рисунок на картонной обложке книги, прочитанной в детстве. Настоящий собор на рисунок совсем не походил: слишком он был открыточный, слишком здешний, слишком туристический, слишком привязанный к звукам и запахам современного Парижа. Турист задрал голову. Где-то наверху загорелся огонёк. Уж не вернулась ли в свою келью душа Клода Фролло, чтобы продолжить поиски философского камня? Но огонёк мало походил на отблески пламени, раздуваемого кузнечными мехами, он тоже был слишком здешним, слишком сегодняшним, к тому же, перемещался по тёмному небу. Скорее всего, это был самолёт, или спутник, или тарелка с инопланетянами. Константин Петрович, как загипнотизированный, пошел за этим небесным огоньком, не выпуская Машину руку. Вскоре собор остался далеко позади. А через некоторое время у Маши зазвонил телефон. «Это Жан, — со смехом сказала она. — Выспросил, где мы, велел стоять на месте и не двигаться. Они с друзьями подкупили водителя фуры и устроили в фургоне вечеринку. Мы приглашены, за нами сейчас заедут прямо сюда!»
Письма, письма, письма. В письме всего не напишешь — слишком мало в алфавите букв, а в словаре — слов. Для того чтобы написать — надо сформулировать, понять. А понимание часто рождается из общего молчания. Но как научиться вместе молчать с помощью электронной почты?
По вечерам, глядя в окно, в светлый сумрак белой ночи, Константин Петрович грустил, злился, ревновал. Целый рой мыслей, прежде не знакомых ему, кружил над головой. Коммерческий директор собирал в кулак волю и отдавал себе приказ не поддаваться чувствам. Но пока приказ находился на рассмотрении в голове, чувство уже успевало заявить о себе, опустошить его и уступить место другому чувству, отменять которое надо было новым приказом из головы.
Почта воскресного вечера. Самое трудное — отдать себе приказ выключить компьютер и отойти ко сну, потому что завтра — новая рабочая неделя.
«Будь собой. Хватит „казаться лучше“ — такой ты гораздо хуже», — писала Маша в ответ на какую-то его жалобу.
«Надоело быть собой. Хочу быть с тобой!» — написал и тут же стёр Константин Петрович.
Да невозможно так жить — с оглядкой на то, что могло быть, на то, что вполне ещё может быть — если чувства не перегорят от разлуки.
Он вскочил с места, приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Никого.
Вышел в приёмную — опять удача! Наташа, видимо, у сестёр Гусевых — помогает обзванивать клиентов.
Схватил зонтик, надел уличные штиблеты, выбежал во двор. Дождь почти прошел, он моросил ровно так, как надо для того, чтобы охладить одну слишком горячую голову.
Просто широко шагать и дышать влажным свежим воздухом. Спасибо Веронике за то, что у неё такой скверный характер — жара сейчас была бы вдвойне невыносима!
Дворами на Невский, и снова дворами — прочь от Невского. Туда, где нет никаких воспоминаний. Но сложно спрятаться от воспоминаний в родном городе, иногда они выпрыгивают из-за угла, совсем забытые. Знакомый двор, знакомые скамейки — ничуть не изменились за десять лет. С кем тогда Костя сидел здесь, чьё сердце пытался завоевать? Кажется, так и не завоевал — не вспомнить ни имени, ни лица, ни подробностей, помнит только, как он размахивал руками, пытаясь произвести впечатление.
«Если ты ничего не производишь — производи хотя бы впечатление!» — таково было правило, которому следовали теперь его товарищи по учебе. Когда-то они хотели перевернуть мир, создать маленькое экономическое чудо. Много маленьких экономических чудес. Но ближе всех к чудесам продвинулся он. Тот самый занудный зубрила Рублёв, который не верил ни в какие чудеса.
Константин Петрович ещё раз глубоко вздохнул и понял, что можно возвращаться обратно: сердце снова подчиняется приказам из головы, общее равновесие установлено, и так будет до самого вечера — пока Маша не придёт с работы и не напишет очередное письмо.
Он хотел уже было повернуть назад, но вдруг заметил, что невольно преследует какого-то человека, который, должно быть, тоже выбежал на улицу, чтобы остудить голову.
Человек, не глядя по сторонам, перешел по диагонали переулок. Ещё не понимая, зачем он это делает, Константин Петрович последовал за ним.
«Может быть, у меня открывается дар Разведчика? — подумал он. — Почему бы и нет? Защиту я держать умею, с желаниями иногда очень ловко управляюсь, даже с носителем общий язык могу найти. Пришла пора овладевать новым умением!»
В кармане пиджака лежал конвертик с парой контактов — Виталик вчера раздал их всем.
Не замечая преследователя, человек продолжал бездумно шагать вперёд. Углубился во дворы. Один двор, третий, четвёртый — он шел, не зная дороги, просто шел. И, в конце концов, завёл своего преследователя в тупик. Двор, в котором он оказался, не имел других путей наружу. Константин Петрович затаился в подворотне и стал наблюдать из своего укрытия.
Человек дёрнул ручку двери, ведущей в подъезд — заперто. Дёрнул другую. Четвёртая поддалась. Константин Петрович последовал за ним по лестнице — теперь уже совсем не понимая, что он делает. Может быть, этот человек знает, куда идёт, просто вид у него такой — расхлябанный. Вот будет красиво, если он вообще возвращается домой — просто принял какой-нибудь дряни, и плохо соображает, где его дом. Может быть, он всю ночь гулял, а тут новоявленный Разведчик свалился на его голову!
Лифта в доме не было. Человек взбирался по крутым высоким ступенькам чёрного хода всё выше и выше. Константин Петрович бесшумно следовал за ним. Хотя он мог бы топать, грохотать и стрелять из пистолета: преследуемому было не до него.
Миновав последний, пятый этаж, незнакомец пошел выше, к чердаку. Поднялся по лестнице. Распахнул дверцу, закрытую на хлипкий крючок.
Константин Петрович двигался за ним.
Они выбрались на чердак, оборудованный, как курительная комната: два старых, невероятно обтрепавшихся кресла, пара табуретов, садовая скамейка. Две пепельницы. Незнакомец прошел мимо, даже не глядя на всё это добро, потом неуверенно открыл чердачное окошко, вылез на приступочку, по ступенькам спустился вниз. Константин Петрович не рискнул последовать его примеру: после дождя это было безрассудством! Выглянул в окно — красота! Начнёшь понимать Карлсона, который жил на крыше. Мир с крыши видится лаконичным и правильным, как рабочий стол хорошего руководителя. Омытые дождём жестяные крыши. Кое-где — антенны. Трубы. Некоторые дома чуть выше других — можно разглядеть окна верхних этажей. Шпиль. Башенка. Непонятная конструкция, исписанная граффити. Подъёмные краны вдали. И небо — очень много неба над головой. Оно не далеко, не близко, оно ровно там, где должно быть небо. Дождливое, задумавшееся о чём-то, питерское небо.