Тринадцатая рота (Часть 1)

Бораненков Николай Егорович

Гуляйбабка вздрогнул от неожиданности. Глаза у него полезли на лоб, и какое-то мгновение он сидел с широко раскрытым ртом, не зная, что сказать своей в общем-то замечательной теще. Обнять бы ее, успокоить, но... это невозможно. Он строго нахмурился и закричал:

– Вы что?! Как смеете? Я вас не знаю. Подите прочь! Женщина обернулась к толпе.

– Люди добри! Бачьте. Есть ли на всим свиту таки плуты, таки обманщики, як ось ця людина! Сватав мою Марийку, соловейкой распынався. Горилку закусував яешней, аж за вухами трещало. А допреж вин не знае мэне, будто я ему не теща, а зовсим якась чужа побираха, - она по-мужски подбоченилась, топнула ногой. А ну знимай чоботы, плут вусатый! Знимай, кому говорят, ато з ногами повыдергаю. И зараз не думай,

що я отступлюся, що я обозналась. Я тебя за сим верст опознала, хоть ты и вусы зробив коротеньки.

– Цыц, тетка! Попадешь в гестапо!
– пригрозил Гуляйбабка.

– "Гестапо". Ай, як злякалась! Спидницу подняты хочу я на твое гестапо, на хвюлера твоего косого. Старцу пожар не страшный. Не злякаеш. Знимай чоботы!

Гуляйбабка с силой рванул дверь и попытался захлопнуть ее, но не тут-то было. Тетка Гапка не только удержала дверцу, но и успела ухватиться за сапог.

– Знимай! Знимай, вусата срамотина! Не дозволю, щоб в чоботах моего чоловика ворогам помогал.

Еще секунда, и личный представитель президента остался бы в одном сапоге, но тут подскочили солдаты охраны и оттащили разгневанную Гапку в сторону.

– Как с ней?.. Что прикажете?
– спросил начальник охраны Волович.

– Высечь и отпустить. Взять клятву, чтоб не болтала.

– Слушаюсь, господин начальник!

Солдаты охраны подхватили кричащую, бунтующую Гапку под руки и повели ее к кусту лозняка, где краснели молодые длинные прутья. Гуляйбабка сочувственно вздохнул и махнул кучеру белой перчаткой.

7. КУЧЕР ПРОХОР РЕШАЕТ ГОЛОВОЛОМНУЮ ЗАДАЧУ

Что за прелесть езда по летним украинским дорогам, когда они блестят и лоснятся, когда их отполировали колесами бричек, дрожек, арб, машин. Особенно хороша езда на заре, когда воздух чист и синь, подобно девичьим глазам; когда пахнет росой, цветом пшеницы, медом трав, легкой пыльцою. И хотя теперь дорога была совсем не та: сгорели и пшеница, и цветы, и на полотне ее зияли тут и там воронки от бомб и снарядов, все же охватывало удивительное чувство чего-то близкого, родного. Дорога то расстилалась под ногами коней, мчащих легкую карету, ровной холстиной, то подхватывалась, как на крыльях, ввысь, и вдруг где-нибудь справа или слева возникал такой тополь, что цилиндр летел с головы и валилась набок карета; то она, как с высоко вскинутых качелей, срывалась вниз, перемахивала через гремящий клавишами звонкого рояля мосток, под которым журчал какой-нибудь безымянный ручей; то вылетала на мост пошире, под каким такой синевы вода, такой белизны песок, что спеши, не спеши, а непременно остановишься, чтоб постоять минутку здесь, а не то и спуститься вниз, зачерпнуть в ладони звенящее серебро и поднести к пересохшим губам.

– Стой, Прохор!
– крикнул кучеру Гуляйбабка.
– Надо попить.

Карета пролетела через мост, свернула на обочину, остановилась в тени старых развесистых ив. Обоз, тарахтящий следом, приткнулся тоже в тень, не доезжая моста. Гуляйбабка и подошедшие к нему беипсовцы, стряхивая пыль со шляп, фраков, спустились по песчаному откосу к реке, тихо несущей меж старых и молоденьких ив свои чистые воды.

– Эх, хороша речонка!
– воскликнул Чистоквасенко.
– Красавица Роз-Мари.

– Да, речонка, как девчонка, - сказал Гуляйбабка, - смотри-ка, приворожила.

Все обернулись в ту сторону, куда кивнул Гуляйбабка. На песке, у мостовых свай, уткнувшись лицом в песок, лежал в полной экипировке ефрейтор третьего рейха. Голову его, наполовину опущенную в воду, занесло тиной.

– Варвары; - сказал Гуляйбабка, увидев в голове солдата дырку.
– Человек пришел напиться, а его в затылок. Даже воды жалеют.

Взявшись за новые желтые сапоги, в которых владелец не прошел, видать, и десяти километров, Гуляйбабка вытащил убитого из воды, пошарил в его карманах и, найдя в боковом неотправленное письмо, вслух прочел содержание, тут же переводя с немецкого на русский:

"Дорогая тетушка! Ты всегда говорила, что я бездарь, круглый идиот,

почти скотина, которая лезет куда не надо, и что самое подходящее место для меня клиника психиатра. О, тетя! Как жестоко ты ошиблась! Я опрокинул все твои утверждения и смею доложить, что с божьей помощью фюрера уже браво шагнул по служебной лестнице. Ты спросишь: "При чем тут фюрер?" Отвечаю. На днях, на вечерней перекличке, на которой присутствовал генерал, я так гаркнул "Хайль Гитлер!", что меня тут же произвели в ефрейторы. Теперь я с нетерпением жду нового удобного случая и каждый день репетирую свой голос. Если же такой случай не подвернется, я воспользуюсь другим. Вчера меня вызвал командир роты и сказал: "На вас, однофамилец Великого Карла, возлагается важная миссия взорвать мост на дороге Любомль - Ковель. Готовы ли вы прыгнуть с парашютом?" - "Так точно!
– ответил я.
– Готов поднять на воздух все мосты земного шара!" - "Молодец!
– сказал обер-лейтенант.
– Взорвешь мост, и мы тебе нацепим погоны фельдфебеля, а может, и офицера". Ты извини меня, тетя, что мало написал. Я так тороплюсь взорвать этот русский мост, так тороплюсь! В голове одна мысль: как бы кто меня не обскакал. А что тогда? В России же вовсе нет рек, одни голые степи".

Дальше текст письма был размыт. Гуляйбабке с трудом удалось прочесть лишь одну строчку: "Молю бога, чтоб этот мост был моим".

– Несчастный, - вздохнул помощник президента по свадебным и гробовым вопросам Цаплин.
– Ты так был близок к ступеньке унтер-офицера!

– Переверните его лицом к сваям, - сказал Гуляйбабка, пустив по волнам обрывки письма.
– Пусть смотрит на них. Он так к ним спешил!..

...Чем дальше на восток уводила дорога, тем все чаще и чаще попадались у рек, высот, деревень убитые гитлеровцы. Одних зондеркоманды успели захоронить, и на свежих могилах белели березовые кресты с пробитыми касками; на других, подобных однофамильцу Карла Великого, не то не хватало березы, не то времени на похороны...

От полуденной жары в карете стало душно. Гуляйбабка пересел к Прохору на передок, расстегнул пиджак и спросил, сняв цилиндр:

– О чем размечтались, Прохор Силыч?

– Да все о благодетеле Адольфе Гитлере, сударь.

– И что же вы думаете о нем?

– То же, что несчастный о своем спасителе, - хлестнул Прохор вожжой по слепням, насевшим на круп пристяжного.

– Так, так. Ну а если точнее?

– А точней хочу узнать у вас, все ли науки изучал этот благодетель.

– Какие, конкретно, вас интересуют?

– Ну, например, арифметика.

– Милостивый кучер! Какой глупый вопрос вы задали! Да как же такой великий человек, такой маг, пророк не может знать какую-то разнесчастную арифметику! Он же самый что ни есть ученый и разученый!

Прохор щелкнул языком:

– И надо же. Ай-ай, какой человек! Какая личность! А мы кто? Мы пешки. Чурбаны. Я вот всю дорогу еду и не могу никак решить одну пустячную задачу.

– Какую?

– А вот сызвольте послушать. Было сто дворов. На сто дворов напало десять волков. Все десять волков оставили кожу у десяти хозяев. Сколько же осталось волков, чтоб перетаскать овец из ста дворов?

– Милейший кучер! Каких овец? Кому их таскать, когда из десяти волков осталось только десять шкур?

Прохор снял свой расшитый галунами и увенчанный кокардой картуз, положил его на колени и, подобно игроку, которого растравили, сел к Гуляйбабке в полоборота.
– Коль скоро вы говорите, некому таскать, тогда помогите, сударь, решить еще одну задачу.

– С удовольствием, Прохор Силыч. Прошу!

– В России, не считая городов, миллион сел, миллион деревень, миллион дорог, миллион речек, миллион кустов и миллион мостов. У каждого села, деревни, речки, куста и моста легло по десять солдат фюрера. Сколько же у него их осталось, чтоб управлять Россией? У меня что-то, сколь ни ломаю голову, получается все нуль. Нуль, и шабаш. А пошел бы Гитлер войной на Россию, если б ответ на эту задачу был нуль? Разве он набитый дурак?