Тринадцатый караван
Шрифт:
Женщины уже закрыли дыры в шатрах, и дети давно перестали кричать и плакать.
Зато невдалеке начали выть шакалы, выть и кашлять, как простуженные.
К Мумину подошел белудж в истерзанном халате и опустился рядом с Мумином.
— Мне очень весело,— сказал он мрачным голосом.— Я все слышу. Это не шакалы кричат. Это барсы. В них сидят души разных больших и маленьких людей. Когда я умру, моя душа переселится в перепела...
Мумин посмотрел ему в лицо, глаза белуджа блуждали, как у помешанного; это был опиекурильщик. Мумин
— Подожди,— сказал тот, беря его за руку.— Ты говоришь, что был в Туркменистане, а я знаю, что ты врешь. Все знают, и все врут. Ага...
Мумин сбросил его руку и пошел к деду.
Старый Хаджими был уже совсем болен. Он даже не мог протянуть руку за табаком. Он сказал, что он больше не пастух. Хозяин сказал, что ему не нужны такие пастухи. И Мумин тоже не пастух: он разогнал стадо в разные стороны.
— Да. Я не пастух,— сказал Мумин.— Я милиционер. Вот кто!
— Как? — спросил Хаджими.
— Да. Я уйду в Советы. Пойдем в Туркменистан, а? Там Риза-Кули возят в клетке, как зверя.
Дед в ужасе поднял руку.
— Что ты! Правоверные мусульмане... Аллах! Мы — белуджи,— сказал он и закашлялся.
Мумин махнул рукой.
— Ты был в Мекке,— сказал он.— Эх... А как же мы собирались убивать Риза-Кули? Скажи мне — ты был в городе Карачи, а? Скажи...
Он нагнулся к старику, ожидая ответа. Старик стукнул было себя кулаком в грудь и воодушевился, но закашлялся и, махнув рукой, лег.
К утру он умер.
Он лежал, свернувшись в клубочек, обыкновенный маленький старик в большой грязной чалме. Он валялся на чужой земле, а на груди его лежал маленький грязный мешочек с землей белуджей, про которую он выдумывал столько необыкновенных историй. С ними ему было, наверно, легче жить. А теперь ему совсем не нужны ни истории, ни мешочки.
Мумин понял, что старый Хаджими никогда не убивал слона в Индии. Это была индийская сказка.
Собаку Мумину не отдали. Риза-Кули сказал, что она сторожила его скот и поэтому принадлежит ему. Ее привязали на веревку к шатру, чтобы она не убежала. Мумин остался один.
— Хорошо! — сказал Мумин и погрозил кулаком шатру Риза-Кули.
Он ушел на север, за речку Кушку.
Он ходил по советской земле долго. А может быть, и недолго — этого я совсем не могу сказать.
Но только он увидел все, что хотел: и радио, и колхоз, и, главное, человека, который стоял на перекрестке улицы и поднятой рукой останавливал караваны. Потом он поворачивался и показывал нужную дорогу по звездам.
А если он не помнил какую-нибудь дорогу по звездам, то смотрел в книжку — там были записаны все дороги.
И шли по ним разные люди разных племен. У всех были дела. И туркмены, и русские, и иранцы, и афганцы, и белуджи.
Мумин пошел вместе с белуджами. Все они ходили толпой по городу, все вместе ехали по железной дороге и всё щупали, удивлялись и громко восклицали. Поезд был очень удивительной штукой.
Очень сильно его
Но еще больше удивил его почтовый ящик, в который можно бросить письмо, и оно придет к кому угодно. Ему сказали, что он сам может поступить в школу и выучиться грамоте, написать письмо и бросить его в почтовый ящик.
«Кому бы мне написать письмо? — подумал он.— Деду? Его нет. Я могу написать собаке Аи. Но она не сможет прочитать письмо. Да и учиться нужно долго и скучно. Лучше ездить верхом на лошади».
Но нельзя сказать, что все в этой стране оказалось так, как он слышал и сам представлял. Так, его огорчило, например, то, что не было деревьев, про которые рассказывали: растут драгоценные фрукты, и каждый приходи и рви сколько хочешь. Нужно было много работать, чтобы есть эти фрукты.
И к тому же ему очень захотелось посмотреть на свои места. Ночью ему снился его холм с дырявым шатром, и собака Аи, и дед, и хотя он знал, что деда нету, но все равно он ему снился. Ему даже жалко было брошенного мешочка с землей белуджей. Когда он вспоминал этот мешочек, который так любил дед, валяющимся на земле под дождем, сердце его сжималось.
И потом очень уж ему хотелось рассказать толстому афганцу, который ел сушеную дыню, и солдату без штанов, да и всем, что вот он — из Страны Советов. Он — милиционер, и колхоз, и машинист на паровозе.
...Однажды ночью он подошел к берегу речки Кушки. Он вошел в воду и зашагал на тот берег.
«В будке могут заметить,— подумал он.— Ну так что ж, теперь они увидят, что я не обманываю, а иду с того берега».
Вода оказалась холодной, и было очень темно. Только река была белая и отражала звезды, и по бокам этой белой полосы было все черное.
Обходя острые камни, он подошел к берегу. Когда он ступил на ту сторону, две сильные руки схватили его и повалили на камни. Он не закричал. Над ним сверкнул ручной фонарик, и он увидел усатое лицо знакомого солдата. Тот поднял Мумина за шиворот и потащил к будке.
В будке Мумин увидел начальника.
— Ты? Сын ящерицы! Ишак!—сказал он, ткнув в Мумина пальцем.
— Я не ишак,— сказал Мумин.— Я из колхоза. Знаете, я кто?
— Как же! Как же! — сказал начальник очень тонким голосом и приблизился к Мумину на цыпочках и так осторожно, будто боялся его разбить.— Очень знаем.
И вдруг он ударил Мумина кулаком в лицо. Он ударил так сильно, что Мумин упал на спину и в его глазах все закачалось и перевернулось кверху ногами: начальник, солдат, стол, лампа и распахнутая дверь со звездами на небе. И тут же начальник и солдат принялись бить Мумина. Они били его ногами и кулаками.
— Чтобы ты на всю жизнь запомнил, откуда ты пришел! Чтобы забыл эту землю!
И тут Мумин понял, что та земля, с которой он ушел,— единственная его земля, которая ему дорога. А вся остальная не его, чужая земля и злая.