Тринадцатый пророк
Шрифт:
Я почувствовал, как к горлу подкралась сосущая муть. Отчаянно захотелось выскочить на улицу, глотнуть свежего воздуха и больше не возвращаться в душные смрадные стены. Я невольно попятился, озираясь, но споткнулся о цепкий недоверчивый взгляд Фомы, обозрел остальных невольных моих спутников, молчаливо-сосредоточенных. Последним в поле зрения попал Равви, и меня удивила произошедшая с ним метаморфоза. Обыкновенная спокойная доброжелательность покинула его лицо, уступив место закипавшей ярости. Губы сжались в тонкую злую нить, ноздри мелко подрагивали, темнеющие глаза светились холодным синим огнём. Что-то
Слабеющим плечом я прислонился к каменному своду, и прикосновение к студёному мрамору подействовало нежданно отрезвляюще, как ледяной душ. Дурнота унялась. Смутное беспокойство потеснилось, уступая место простому человеческому любопытству. Хлебом накормили, теперь очередь за зрелищем.
– Люди приходят сюда молиться, не так ли? – негромко обратился Равви к стоявшему рядом Павлу, и тот растерянно кивнул. – Но разве можно делать это на рынке?
– Так давайте уйдём, – с робкой надеждой предложил я, но Равви меня не слышал. Его вниманием завладел рябой меняла.
– Почём нынче обмен?
– По совести. – Охотно отозвался тот. – Не бойся, здесь тебя не обманут. Не скупитесь, скоро большой праздник…
Чем больше пожертвуете, тем больше грехов вам простится…
– Хочешь сказать, что любой из грехов имеет свою цену? – перебил Равви. – Интересно. И почём нынче отпущение воровства или убийства?
Меняла изумлённо захлопал выгоревшими ресницами. За него возмущённо вступились соседи-торговцы. Смысл их выступлений сводился к неписаному рыночному закону: «Не хочешь – не бери, иди прочь и не выступай.»
– Храм – это дом Божий, а не базар! – возвысил голос Равви. – Вам здесь не место!
– Пошёл ты, придурок! – крикнул меняла и добавил забористое выражение, сопроводив слова энергичным непристойным жестом.
Равви вспыхнул, дёрнулся, как от удара, замер на секунду, обвёл ряды торговцев потемневшим взглядом, шагнул было дальше, но вдруг, резко обернувшись, опрокинул столик менялы. Монеты со звоном раскатились в разные стороны. Взбешённый меняла, схватив палку, кинулся на Равви, но поскользнулся и рухнул плашмя в россыпь монет, добрую часть которых во всеобщей суматохе успели прибрать благочестивые прихожане. На помощь ему бросились другие торговцы. Ударом в челюсть я утихомирил одного из нападавших, толстяка, что купил кольцо у женщины в чёрном. Мы с Равви были в одной команде, и я не собирался стоять в стороне, наблюдая, как его будут бить. Но и остальные мои спутники в долгу не остались. Завязалась конкретная потасовка.
– Довольно! Перестаньте! – кричал Равви, но его никто не слушал.
В тот момент какой-то плешивый гад засветил мне в зубы так, что искры посыпались из глаз, а рот заволокло противной солоноватой жижей.
– Прекратите! – прокатился под сводами зычный голос.
Драка и впрямь затихла. Народ поджался и сник. Посреди образованного круга вырос высокий седобородый старик в расшитой серебром одежде и белоснежном покрывале, ниспадавшем до пят.
– Что вы делаете, безумцы? – Спросил он с нарочитым спокойствием, но видно было, что даётся оно ему
Равви в разодранном перепачканном хитоне, с разбитой скулой и окровавленной губой выступил вперёд. В отличие от служителя он не старался держать лицо.
– В доме Божьем?! – гневно выговорил он, тяжело дыша, – Что Вы сделали с храмом?
– Кто ты такой, чтобы читать мне нотации? – Кустистые брови старика гневно сошлись на переносице, в голосе проявились угрожающие нотки.
– Тот, кто послан спасти этот мир Отцом моим! – с вызовом ответил Равви.
– Это богохульство! – угрожающе проговорили стоявшие возле старика служители.
И тотчас это слово облетело зал, повторяясь в толпе, зловещим эхом отдаваясь под каменными сводами.
– Что ты такое говоришь? – Священник сокрушённо покачал головой и обвёл взглядом собравшихся вокруг людей, безмолвно и жадно следивших за схваткой, призывая посочувствовать человеческому безумию. Подоспевшие к нему ещё двое служителей храма снисходительно заулыбались. – Мы прекрасно знаем, кто ты и откуда. Знаем отца твоего, плотника Иосифа и мать Марию, честных достойных людей, а также братьев твоих. Они скорбят о тебе. Ты стал на плохой путь, сын мой. Зачем ты смущаешь людей своими сумасбродными речами? Лучше возвращайся домой, а мы помолимся, чтобы Господь вернул тебе разум…
По толпе пробежал смешок. На щеках Равви проступили рваные пятна, но, не оглянувшись, он вздёрнул подбородок и возвысил голос, обращаясь к священнику:
– Почему ты назвал меня безумцем? Лишь потому, что я сказал, что Всевышний – Отец мой? Но разве в Писании не сказано, что все мы – Божьи дети? Вы плохо читали? Или позабыли? Или предали Господа в погоне за суетной славой, деньгами и властью? Или… – Голос Равви, возвысившись, окреп, взметнулся под каменные своды, исполнившись свистящей ярости, срываясь на крик, – вы продали его? Как продали Крестителя! Вот, кому вы служите, а не Богу и не народу своему! – Равви сгрёб пригоршню монет из серебряной кружки, швырнул в священника.
Воцарилась тишина, такая густая и всеобъемлющая, что не хотелось разрушать её ни единым звуком. И в этом ватном оцепенении раздался тупой монотонный звон падающих монет. Тускло поблёскивая, медные и серебряные кругляши ударялись о каменный пол, некоторое время плясали на нём, а затем замирали, лукаво и соблазнительно притаившись возле ног остолбеневших прихожан.
От былого спокойного благодушия седобородого старца не осталось и следа, он замахал руками, затопал ногами, брызгая слюной, распаляясь, завопил неожиданный фальцетом:
– Люди! Кого вы слушаете?! Это – опасный сумасшедший! Он одержим дьяволом!
– Правда?! – Вскричал и Равви, – Я безумец? Тогда исцели меня! Давай! Прочти молитву, чтобы я стал таким же спокойным и праведным, как ты! Не можешь? Потому что ты давно забыл, что молиться надо в духе и истине, за закрытыми дверями, с плотно опущенными шторами! Превратил храм в базар, богослужение – в дешёвый фарс! Всевышнему нужны не дворцы, золото и трупы животных, а чистые души, но их давно здесь нет!
– Убирайся, безбожник, безумец! Тебе и твоим бродягам место в доме для душевнобольных! – Вопил священник.