Триптих
Шрифт:
Эльза. И вы хотите туда?
Инга. И мы хотим туда.
Эльза. А что вы там будете делать?
Прокурор. Жить, мадам. (Берет бумаги в руки.) Без всякой надежды на другой раз, на завтра; все будет — здесь и сегодня, день и ночь, море, в котором родились наши боги — настоящие, где они поднялись из глубин, дети радости, дети света!
Доктор Ган. Единственное, что мне известно о Санторине, — это то, что он занят мятежниками, — так сообщают газеты.
Прокурор. Мятежниками?
Эльза. Я тоже читала об этом.
Прокурор. А кого вы называете мятежниками?
Доктор
Прокурор. А если законы неверны? Если они нежизненны, ваши законы, если они — мертвечина, отравляющая нас?
Доктор Ган. Что вы имеете в виду, господин… граф?
Прокурор пробегает взглядом бумаги.
Здесь все именно так, как вы описали в вашем подробном объявлении, даже мостик именно такой, какой вы желали.
Прокурор. Яхта с тремя мачтами…
Доктор Ган. Верно.
Прокурор. Каюта с удобствами…
Доктор Ган. Верно.
Прокурор. Все в безупречном состоянии…
Доктор Ган. У вас есть разрешение на выезд?
Прокурор. У меня есть топор.
Эльза в испуге.
Без топора не проживешь, мадам. В наше время. В этом бумажном мире, в этих джунглях законов и правил, в сумасшедшем доме порядка… У вас есть ручка? Мне знаком ваш порядок. Я родился в Эдерландии, где нет места человеку, где он не может жить. Где день ото дня живут из упрямства, а не из радости. Из упрямства, из добродетели. Где нужно сражаться, чтобы не замерзнуть и не погибнуть от голода. Плоды труда — единственные, какие бывают в Эдерландии. Праздность — веселая, беззаботная, свободная, дающая начало всему, что мы называем человеком, эта праздность не растет на наших деревьях. У нас нет даров, у нас заработки. Отработки. Умеренность — вот высшая идея там, где я родился. Умеренность и воздержание. Из жизни выдавливают сознательность, и все ищут смысла — эрзаца радости, которая избегает темноты. Ибо лето у нас коротко, и горе тому, в ком больше желаний, чем хватает солнца для их удовлетворения. Горе! Вновь вернутся сумерки, и все посереет, растворится в тумане, исчезнет — и выйдут призраки ответственности, забурлит совесть, и так будет, пока человек не наложит на себя руки или не поднимет мятеж… (Прерывая свою речь, привычно скучающим жестом подписывает бумаги, как человек, который убедился, что его не понимают, что он одинок в своих мыслях. Потом возвращает авторучку Эльзе.)
Между тем доктор Ган вынимает из чемодана и ставит на стол знакомую модель корабля с парусами из пергамента, которая привлекла внимание ясновидца.
Прокурор. Что… это…
Доктор Ган. Ваша яхта.
Прокурор. Ган? Доктор Ган?
Доктор Ган. Да.
Прокурор. Я не знал о ваших отношениях с моей женой, мой друг, но я о них догадывался.
Эльза. Скажи, скажи что-нибудь!
Прокурор. Что же вы здесь поделываете? (Смеясь, обращается к Инге.) Отношения после обеда, представь, страсть по календарю, в дни, когда я уезжаю на сессию. Взгляни на них! Вот приключения людей нашего круга: по графику, представь, объятия под контролем часов, ибо я был очень точен, это все знают, очень аккуратен…
Эльза. И ты слушаешь это, Эрих?
Доктор Ган (Эльзе). Речь в данный момент идет не об этом.
Эльза.
Прокурор. О порядке, мадам. (Спокойно берется за портфель.) Меня хотят арестовать, мадам, но это не удастся. Вам — нет… (Неторопливо, словно папку с делом, вынимает из портфеля топор.)
Доктор Ган и Эльза продолжают сидеть, как будто не веря в происходящее.
Вам — нет…
Эльза. Мартин. (Вскакивает.) Он сошел с ума!
Доктор Ган. Не делайте глупостей! (Вскакивает.) Полиция, полиция!..
Эльза. На помощь!..
Доктор Ган. Мартин!..
Эльза. Полиция!..
Доктор Ган. На помощь!..
Эльза и доктор Ган убегают в бар, откуда доносятся крики паники, шум опрокинутых стульев, крики:
«Полиция, полиция».
Прокурор. Так, именно так мне все это когда-то и снилось.
Возвращается портье, замечает прокурора с топором, кричит и поднимает руки, затем убегает назад и кричит на улице:
«Полиция, полиция».
Шофер. Я отвезу вас.
Прокурор. Кто вы?
Шофер поднимает воротник.
Голоса: «Полиция, на помощь, полиция…»
Тюремная камера.
На нарах сидит убийца и ест суп. Тишина, потом позвякивание связки ключей. Появляется комиссия, состоящая из пяти человек, все в пальто и шляпах, один — в униформе.
Инспектор. Вы осмотрели место преступления, господа. Вы видели топор. Теперь вы находитесь в камере убийцы.
Убийца. Желаю здравствовать.
Инспектор. Единственное окно, как видите, выходит на голое небо. Подавать знаки на улицу невозможно. В этом господа могут убедиться и отсюда. По мнению службы охраны, предположение о том, что между камерой и внешним миром может существовать какая-либо связь, неоправданно. По остальным интересующим вас вопросам вы можете обращаться непосредственно к заключенному. Прошу вас, господа.
Молчание.
Инспектор. Разумеется, заключенный ничего не знал об этом посещении и никоим образом не подготовлен к нему.
Молчание.
Могу обратить ваше внимание еще на следующее: вы видите наручники, что в подобных случаях не полагается. Служба охраны решила прибегнуть к этой мере после того, как заключенному номер сто двенадцать удалось бежать, воспользовавшись канализацией. На этом примере господа сами могут убедиться, что мы делаем все, чтобы обеспечить порядок.
Директор. Мда.
Инспектор. Господин директор?
Директор. Это убийство как только не объясняли — и психологией и Бог знает чем. Как человек практического склада, я хотел бы напомнить, что оно совершено не в лесу, не в спальне, а в банке.
Убийца кивает.
В деле есть замечание, что убийца не разбирается в деньгах. С вашего позволения, инспектор, я бы хотел спросить убийцу: как это он не разбирается в деньгах, если проработал в банке четырнадцать лет? Как вообще можно в них не разбираться?
Инспектор. Отвечайте.
Убийца. Вообще — деньги… Откуда они берутся, куда деваются. Одни их приносят, другие уносят. Так изо дня в день. Одни, например, работают, чтобы получить деньги, а другие их получают, потому что на них работают деньги.