Тристан и Женевьева (Среди роз)
Шрифт:
– Наслаждение! Мне неприятны твои прикосновения…
– Ты, как всегда лжешь, ну не так ли, а Женевьева? Но мы посмотрим, что можно сделать, чтобы отучить тебя от этого.
Она инстинктивно подняла руку, чтобы ударить его, но он перехватил ее, смеясь. А когда он наклонил голову для поцелуя, по ее спине пробежали мурашки, и тело прижалось к нему, загоревшись и задрожав в предвкушении. Но Тристан отстранился от нее, улыбаясь:
– Какая жалость, что мне просто необходимо хоть немного поспать, – сказал он, поднимаясь и протягивая руку за рубашкой, – но не волнуйся, я уж присмотрю за тем, чтобы тобой не пренебрегали,
Женевьева с поспешностью сразу же схватила покрывало и, закутавшись в него, настороженно наблюдала за Тристаном, с удивлением в глазах. Он сказал, что ему нужно поспать и вот он одевается! «Благодарение Господу», – мысленно произнесла она, но ей в невдомек была истинная причина его ухода.
– Ты собираешься оставить меня одну? – спросила она, быстро опустив голову, ибо в голосе ее прозвучали нотки надежды.
– Я же сказал тебе, что собираюсь спать, – ответил Тристан, – натягивая бриджи. – Я не намерен рисковать, засыпая в твоих объятиях.
Держа сапоги в руке, он направился к двери. И тут Женевьева окликнула его:
– Ты… ты имеешь в виду, что я могу находиться одна в своей спальне?
– Да, за исключением тех моментов, когда мне будет угодно воспользоваться ею, – он пожал плечами. – Конечно же, ты останешься здесь одна, до тех пор, пока я не устану пытать тебя. Тогда, возможно, я переведу тебя в подвал. Но окончательно, я еще ничего не решил.
– Господь, милосердный, – произнесла Женевьева, понизив голос до рыдания, осознав его роль в своей жизни, – ты самый подлый, самый отвратительный…
– Спокойной ночи, – сказал Тристан и вышел.
Женевьева посмотрела на дверь и тут же соскочила с кровати, не обращая внимания на свою наготу. Она бросилась к двери, но как и ожидала, та оказалась запертой снаружи.
Внезапно задрожав от холода, Женевьева обессиленно прислонилась к ней спиной и обхватила себя за плечи. Она внезапно осознала, что она испытывала к Тристану, что чувствовало ее тело.
И она разразилась бурными, неудержимыми слезами.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Женевьева медленно просыпалась с ощущением дискомфорта. Огонь в камине давно потух, и ей было холодно. Но уже наступило утро, и солнце заглядывало в окна-бойницы.
При воспоминаниях о прошедшей ночи слезы снова брызнули из глаз Женевьевы. Она прижала подушку к груди и плотнее завернулась в теплое одеяло, страстно желая снова уснуть и увидеть сон о том, что Тристан де ла Тер никогда не появлялся в ее жизни. Мысли о нем разбудили в ее душе глубочайший стыд, когда-либо испытанный в жизни.
Она снова заплакала, но слез уже почти не было, они иссякли, ибо ей слишком много пришлось пролить их в эту ночь. Когда он ушел, Женевьева дала себе волю и долго рыдала. Увы, это единственное, что она могла сделать, оставшись одна. Никогда она не расплачется при нем, она не покажет ему свою слабость.
Но ведь показала же прошедшей ночью.
Женевьева прикрыла глаза, прикусила нижнюю губу, и снова пообещала себе не сдаваться. В эту ночь сражение было проиграно, но еще не проиграна война. Ей нечего противопоставить его мускулам, но у нее все же кое-что остается. Может быть, он может заставить ее подчиниться, но не в его силах вынудить принять его и полюбить. «Разве тело это не просто бренная оболочка?» – презрительно подумала Женевьева.
Но даже в своих мыслях Женевьева не могла убедить себя, что она просто подчинилась.
Она вообще не собиралась оценивать свой поступок.
Женевьева совсем не желала заниматься самоистязанием или жалеть себя, и когда солнце ярче осветило комнату, она отбросила прочь свои мрачные мысли и решила встать. Но как раз в это мгновение она снова замерла, ибо почувствовала, что с ней что-то не в порядке. Это было странное и непривычное ощущение.
– Вонючий ланкастерский бастард! – негромко выругалась Женевьева. Ее душила тихая ярость, она была близка к тому, что бы снова разразиться слезами, а этого она старалась избежать любыми путями. Она никогда, никогда, никогда не доставит ему удовольствия видеть ее страдания. И не имеет значения, чем он угрожал, или что сотворил.
Женевьева резко вздохнула и притянула к себе колени. Она знала, что на самом деле это неправда. Она сказала ему, что бы он отправил ее в Тауэр, заковал в колодки, передал в руки палача. И это было правдой – этот урок она усвоила сегодня утром, и знание далось ей болезненно. Она не хотела умирать. Она ненавидела его и презирала за то, что он сделал…
И за то, что он заставил ее почувствовать…
Но все же это лучше смерти, лучше симуляции храбрости в ожидании удара палача…
Женевьева поднялась на ноги и прошла по холодному полу через комнату к сундуку. Она быстро открыла крышку, почти уверенная в том, что все ее вещи разграблены. Но ее опасения не оправдались, и Женевьева вытащила мягкий халат, что бы накинуть его на себя. Запахнув полы, она нахмурилась.
Судя по всему, было уже довольно поздно, а к ней никто так и не пришел. Слабый лучик надежды заставил Женевьеву задышать глубже, и она стремительно бросилась к двери, рассчитывая на то, что ее могли отпереть с наступлением утра.
Но дверь по-прежнему была заперта.
И она отступила от двери, широко расправив плечи и молча проглотив факт, что она была пленницей Тристана в собственном доме. Она тут же приняла новое решение и поклялась вслух, что непременно сбежит от него. Английский трон стоит на довольно шатком основании. Ведь еще остались претенденты на престол со стороны Йорка, у которых были гораздо более основательные права, чем у этого Генриха Тюдора! И они могут восстать против него, так же как и сам Генрих восстал против Ричарда.
«И снова начнется братоубийственная война, – устало подумала Женевьева, – и много еще дворян сложат свои головы».
Для Англии было бы лучше, если бы Генрих показал себя твердым королем, и мудрым правителем, способным усмирить воинственных баронов и лордов и установить в стране порядок. Она глубоко вздохнула. Было бы лучше, если бы нация наконец объединилась и устремила свои усилия на повышение благосостояния.
Горькая улыбка тронула губы Женевьевы. Мир – это очень хорошо, но ей трудно было желать его всем сердцем и душой, когда сама она утратила все во время последнего конфликта, когда была вынуждена находиться в собственном замке в качестве пленницы. Все что случилось этой ночью, было ей так близко, что Женевьева, казалось, могла обонять его запах, оставшийся на ее коже. Она вспоминала, перебирая один болезненный момент за другим. «Я не останусь его пленницей, – подумала Женевьева. – Не останусь… Не останусь…»