Триумф стрелка Шарпа
Шрифт:
– Так вы здесь из-за денег, сэр?
– Мы здесь все из-за денег, а из-за чего еще? Все, кроме Жубера, которого прислало французское правительство и который слишком робок, черт возьми, чтобы погреть руки на золоте Скиндии. Так что утром жду с докладом. Завтра вечером мы выступаем на север, а значит, у вас будет всего один день, чтобы освоиться и уяснить мои требования. А потом, вы уже не какой-то Шарп, а мистер Шарп, джентльмен. Только избавьтесь от этого треклятого красного мундира. – Додд ткнул Шарпа пальцем в грудь. – Когда я вижу красный мундир, мне хочется убивать. – Он усмехнулся, обнажив желтые зубы.
– Как в Чазалгаоне, сэр?
Улыбка сползла с лица майора.
– Какого дьявола вы об этом спрашиваете? – прорычал Додд.
Спрашивал Шарп потому, что помнил учиненную Доддом бойню и еще не решил для себя, сможет ли служить под началом человека, способного отдавать такие
– Слышал кое-что, сэр, но ведь нам никогда всего не рассказывают. Вы и сами знаете. Просто интересно, как там было на самом деле.
Додд помолчал, обдумывая ответ, потом кивнул.
– Я решил не брать пленных, Шарп. Вот и все. Убил всех, до последнего солдата.
В том числе мальчишку, который и солдатом-то не был, подумал сержант, вспомнив Дави Лала. Лицо его тем не менее осталось совершенно бесстрастным – Шарп умел не только помнить, но и скрывать ненависть.
– А почему вы не брали пленных, сэр?
– Потому что это война! – брызнул слюной Додд. – Когда я с кем-то дерусь, то хочу, чтобы враг боялся меня. Если противник напуган, половина победы уже твоя. Да, жестоко и бесчеловечно, но разве сама война не жестока и не бесчеловечна? А на этой войне, – он махнул рукой в сторону обступивших полковника Полмана офицеров, – каждый дерется за себя. Здесь все друг другу соперники, и знаете, кто выигрывает? Самый безжалостный и беспощадный, вот кто. Что я сделал в Чазалгаоне? Я сделал себе репутацию. Заработал имя. Таково, сержант, первое правило войны: заставь ублюдков бояться тебя. А знаете второе правило?
– Не задавать вопросов, сэр?
Додд ухмыльнулся.
– Нет, парень. Второе правило войны – не усугубляй неудачу. И третье – заботься о своих людях. Знаете, почему я приказал прибить того ювелира? Вы ведь об этом слышали, верно? Я расскажу. Не потому, что он меня обманул, а он меня действительно обманул, а потому что он обжулил еще и моих ребят. Вот почему я и разрешил им отделать ублюдка как следует. А он взял да и помер. И поделом ему, жирному псу. – Майор повернулся и с неприязнью посмотрел на слугу, выносившего блюдо из кухонной палатки. – Здесь они такие же, что и везде, Шарп. Посмотрите, сколько всего на столах! Можно накормить два полка, а ведь солдаты сегодня останутся голодные. Снабжение не налажено, вот в чем проблема. На это нужны деньги. В этой армии тебя кормить никто не будет – иди и добывай сам. – Он неодобрительно покачал головой. – Я уже говорил Полману. Поручите это дело толковому человеку. Но он и слушать не хочет, потому что тогда придется тратить деньги. Склады у Скиндии забиты продовольствием, но его не отпускают без оплаты, а Полман трясется над каждым пенни. В результате продукты просто гниют, а солдаты вынуждены довольствоваться подножным кормом. Негодный порядок.
– Может быть, сэр, когда-нибудь вы его измените.
– Изменю! Только доберусь! И вы, Шарп, если у вас в голове что-то есть, останетесь со мной и поможете. Знаете, какой главный урок преподала мне жизнь? У дурака и денег разные дороги. Скиндия глупец, но у него есть шанс сделаться императором всей Индии. – Он повернулся, услышав негромкий удар гонга. – Пора за стол.
Атмосфера за ужином царила гнетущая, хотя Полман изо всех сил старался развеселить компанию. Шарп попытался устроиться рядом с Симоной, но его опередили Додд и незнакомый капитан-швед, так что в результате сложных маневров сержант оказался соседом невзрачного врача-швейцарца, весь вечер донимавшего его расспросами о порядке отправления религиозной службы в британской армии.
– Ваши капелланы, они действительно набожные люди?
– Горькие пропойцы, сэр. По крайней мере, большинство.
– Не может быть!
– Я сам, сэр, не далее как месяц назад выволок двоих из борделя. Не хотели платить.
– Шутите!
– Ей-богу, сэр. Одним из них был преподобный мистер Купер. Трезвым его даже в воскресенье не увидишь. Однажды так набрался, что на Пасху отчитал рождественскую службу.
Большинство приглашенных ушли пораньше, включая Додда, но несколько самых стойких остались сыграть с полковником в карты. Полман, усмехнувшись, посмотрел на Шарпа.
– А вы играете, сержант?
– Я для этого недостаточно богат, сэр.
Полман покачал головой.
– Я сделаю вас богачом. Верите?
– Верю, сэр.
– Так вы уже решили? Принимаете мое предложение?
– С вашего разрешения, сэр, я еще немного подумаю.
Полковник пожал плечами.
– Тут и думать нечего. Либо вы становитесь богачом, либо умираете за короля Георга.
Оставив картежников, Шарп вышел из палатки и медленно побрел по лагерю. Он и впрямь размышлял над предложением Полмана, по крайней мере пытался, и искал для этого какое-нибудь тихое местечко, но тишину нарушали крики солдат, устроивших собачьи бои, и злобное рычание сцепившихся псов. В конце концов ему попалась пустынная полянка неподалеку от пикета, охранявшего верблюдов, на которых Полман перевозил ракеты. Улегшись на сухую траву, Шарп заложил руки под голову и уставился на звезды, проглядывавшие сквозь белесую пелену дыма. Звезд было много. Может быть, целый миллион. Ему всегда казалось, что ответ на все загадки жизни кроется где-то там, среди звезд, однако, сколько он в них ни вглядывался, ответ не давался. В приюте Шарпа однажды выпороли за то, что он таращился на ясное ночное небо через потолочное окно в мастерской. «Ты здесь не затем, чтоб пялиться на небо, – рявкнул надзиратель, – а чтоб работать!» Слова он подкрепил ударом хлыста, после чего Шарп покорно опустил глаза на толстенный замасленный пеньковый канат, который ему надлежало распустить. Канаты использовались в качестве бонов в лондонских доках, а когда изнашивались и почти перетирались, их отправляли в приюты. Там толстенные веревки распускали, и пряди продавали для набивки мебели или добавления в стенную штукатурку. «Учись ремеслу, парень», – снова и снова повторял мастер, и Шарп постигал азы. Но только другого ремесла. Он учился убивать: зарядить мушкет, загнать пулю, выстрелить. Применять это ремесло на практике доводилось пока еще не часто, но ему это нравилось. Он помнил Малавелли, помнил залп по врагу, помнил тот восторг, который охватил его, когда вместе с пламенем, дымом и свинцом из дула мушкета как будто вырвались спрессованные в пулю горести, обиды, ненависть и злость.
Сержант не считал себя несчастным человеком. В последние годы армия была добра к нему, но душа его оставалась неспокойной. Шарп не знал, в чем дело и что не так, потому что никогда не умел рассуждать. Другое дело – действовать. Вот в этом он был хорош. Когда возникала проблема, он обычно находил решение, но с отвлеченными понятиями, с рассуждениями вообще у него получалось плохо. Однако сегодняшняя проблема требовала именно рассуждения, и Шарп старался рассуждать, всматриваясь в звездное небо с надеждой, что оно как-то поможет, что ответ придет оттуда, но звезды только мигали и сияли.
Лейтенант Шарп. Странно, но ничего удивительного в этом он не обнаружил. Звучало, может быть, непривычно и даже смешно, но не дико. Ричард Шарп, офицер? Мысль запала в голову, и выгнать ее оттуда не получалось. Он попытался убедить себя в том, что такое невозможно – по крайней мере, в британской армии. Но мысль не уходила. То, что было невозможно там, представлялось вполне возможным здесь, в армии Полмана, который и сам был когда-то сержантом.
– Вот зараза! – вслух выругался Шарп, и какой-то верблюд рыгнул ему в ответ.
Восторженные крики солдат приветствовали смерть одного из псов. Где-то неподалеку кто-то играл на причудливом индийском инструменте, перебирая длинные струны и исторгая из них печальные, заунывные звуки. В британском лагере солдаты, наверное, пели бы, здесь же никто не пел. Люди были голодны, хотя голод никогда еще не мешал человеку драться. По крайней мере, Шарпа он не останавливал. А раз так, то эти голодные солдаты могли драться, и им нужны были офицеры, а от него требовалось только подняться, пойти в палатку Полмана и стать лейтенантом Шарпом, мистером Шарпом. Он не сомневался, что был бы хорошим офицером. Гораздо лучшим, чем, например, Моррис или любой из молодых лейтенантов полка. Из него уже получился хороший сержант. Чертовски хороший сержант. И Шарпу это нравилось. Его уважали. И не только из-за нашивок на рукаве. Не только потому, что он подорвал мину в Серингапатаме. Он заслужил уважение тем, что хорошо делал свое дело, был тверд и справедлив. А главное – он умел и не боялся принимать решения. Да, ключ был именно в этом. Ему нравилось принимать решения, нравилось то уважение, которое приносила ему эта решительность, и Шарп вдруг осознал, что всю жизнь искал и добивался именно уважения. А каково было бы вернуться в приют с галунами на мундире, золотом на плечах и саблей на боку! Вот такого уважения он хотел. Уважения ублюдков из приюта на Брухауз-лейн, которые говорили, что ему никогда не подняться, что он ничтожество, которые пороли его за то, что он был никем, уличным подонком. Да, вернуться туда было бы здорово! На Брухауз-лейн! Он – в расшитом золотом мундире, с саблей и обвешанной драгоценностями мертвого султана Симоной под ручку, и они – кивающие, как утки в пруду, снимающие шляпы, пристыженные. Лучшего и не придумать. На минуту Шарп позволил себе поддаться мечте, но тут из палатки неподалеку от шатра Полмана донесся сердитый крик, за которым мгновение спустя последовал выстрел.