Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
Остановившись, Иван Дмитриевич ухватил его за воротник, притянул к себе.
— Ты как узнал, что я знаю, что ты… Тьфу, черт!
— Как-как? Поди, сами знаете, как.
— Я-то знаю. А ты?
— Про себя мне как не знать.
— Ты, может, думаешь, мне кто сказал?
— А то! — криво усмехнулся Федор. — Они, ясное дело, с утра пораньше в полицию побежали.
Иван Дмитриевич тряханул его.
— Кто они?
— Они, — сказал Федор. — Барин.
— Какой барин?
— Барин мой бывший. Князь…
— Кня-азь? — изумился Иван Дмитриевич, прозревая, наконец, и понимая, что перед ним единственный, может быть, во всем городе человек, не слыхавший о смерти фон Аренсберга. Но зачем он тогда наполеондор в церковь отнес?
— Чего вы меня душите? — хрипло проговорил Федор, вытягивая тонкую шею. — За грудки-то на что хватать? Я ж не запираюсь, все по порядку рассказываю.
Тронулись дальше.
Иван Дмитриевич искоса поглядывал на лицо своего спутника — унылая утренняя физиономия записного питухи, изредка освещаемая последними отблесками позавчерашней решимости. Можно не опасаться, что побежит, и револьвер не нужен. Иван Дмитриевич не позвал в конвойные попавшегося навстречу полицейского.
— Сижу я в трактире, — повествовал Федор без прежнего напора, поскольку настало время переходить от причин к следствиям, — подсаживается рядом один малый в цилиндре. Факельщик, говорит. С похорон зашел глотку промочить. То да се, ну я ему и рассказал про свою обиду, вот как вам. Он носом засопел, по столу руками зашарил и говорит: «Не дает, сами возьмем!» Я говорю: «Как? Господь с тобой, добрый человек!» Он говорит: «Знаешь, где у князя деньги лежат?» Я говорю: «В сундуке, да не знаю, где ключ…» Он спрашивает: «Ты видал этот ключ?» Я: «Видал, — говорю, — у него кольцо змейкой, сама себя за хвост кусает…» Он говорит…
— Понятно, — прервал Иван Дмитриевич.
— Что вам понятно? — вскинулся Федор. — Что вы в моей душе понимать можете? Да я только десять рублей получить хотел. Кровные мои! Чтоб за месяц жалованье и за чашки бы те по-божески посчитали. Ни полушечки сверх того! Детишкам, думал, гостинцев накуплю — и в Ладогу, к жене. Ищи-свищи! Днем у кумы посидел, открылся ей. Она баба хорошая, в кухарках у одного офицера с Фонтанки. Певцов его фамилия. В синей шинелке ходит… Кума говорит: «Завтра я в господской карете с барыней дачу смотреть поеду и тебя, кум, через заставу провезу. Там уж, говорит, твоя морданция расписана. А мою, говорит, карету ни один полицейский остановить не посмеет. Они перед моим барином травой стелются!» К ночи бес меня попутал с этой косушкой. Уснул, дурак…
— Обещал по порядку, — напомнил Иван Дмитриевич.
— Ага… Пошли мы в Мильенку. Факельщик говорит: «Я за тебя, друг, сердцем болею, мне княжеских денег ни копейки не надо!» Я дверь дернул — открыта. А сам дрожу, ног под собой не чую. Вошли — и в чулан. А как князь в Яхтовый клуб уехал, новый-то лакей сразу дрыхнуть завалился. Мы тогда в комнаты перебрались. Все обсмотрели — нет ключа. Сундук-то крепкий, крышка медная. И кочергой не подковырнешь. Да-а… Стали князя ждать. Я уж и рад был убежать, да куда там! Факельщик не пускает. Ну, значит, дождались князя. Вошли к нему в спальню, от звонка оттащили, связали. В рот простыню, чтобы не кричал. Спрашиваем: где ключик-змейка? А он головой трясет: не скажу, мол. Лихой барин! Я из столика две золотые монетки взял. Гляжу, факельщик остальные себе в карман сыплет. Я говорю: «Ворюга! Что делаешь?» А он совсем озверел, князя за горло схватил: «Где ключ?» Потом подушку ему на лицо накинул. Я испугался, факельщика-то за руки хватаю, он ка-ак пихнет меня, сбрякало что-то, — я шепчу: «Бежим! Слуги проснулись!» И убежали…
— Вместе убежали? — спросил Иван Дмитриевич.
— Не. Я в одну сторону, он — в другую.
— А что взял у князя?
— Говорю, два золотых взял.
— И все?
— А то! Мне чужого не надо.
— Зачем же один в церковь отнес?
— Когда стал детишкам гостинцы покупать, — объяснил Федор, — спрашиваю у приказчика: «За одну такую монетку сигнациями сколь рублей положишь?» Он с хозяином посовещался, говорит: «Десять…» Аккурат сколь мне барин задолжали. Ну, думаю, мне чужого не надо. Ан не воротишь! И снес к Знаменью. Свечей наставил, молебен заказал князю во здравие: пущай не хворает. Все ж мы его потискали маленько… Факельщика-то поймали уже?
— А то! — сказал Иван Дмитриевич.
— Ворюга, мать его так! — выругался Федор. — И ведь одет чисто. Его в каторгу надо, ворюгу… А со мной что будет? А?
Иван Дмитриевич молчал, хмурился.
— Поди, сотню розог всыплют, — предположил Федор. — Больше-то навряд. Не за что. Если б не я, барин и кончиться мог под той подушкой. Так ведь?
— Он и помер там, — сказал Иван Дмитриевич.
Федор, тянувший из кармана хлебную корочку, вдруг быстро-быстро, мелко-мелко перекрестился этой корочкой, потом сунул ее в рот, откусил, остановился, начал жевать, медленно и криво двигая челюстями, словно во рту у него был не хлеб, а кусок смолы, из которого приходится выдирать вязнущие зубы.
Стояли перед входом в лавку. «Торговля учебниками и учебными ландкартами», — прочел Иван Дмитриевич.
— Обожди тут, — велел он Федору и толкнул дверь.
За конторкой сидел хозяин, с другой стороны двое мальчиков разглядывали висевшие на стенах материки, тонущие в голубом. Они шепотом переговаривались о каких-то восемнадцати копейках, но лица у них были, как у паломников, после долгих странствий переступивших порог вожделенной святыни.
Иван Дмитриевич подошел к большой карте Европы с разноцветными пятнами империй, королевств и республик. Почему-то на всех таких картах Россию закрашивали в темно-зеленый цвет, владения султана покрывали зеленью посветлее, подвластные Францу-Иосифу земли отмечали ярко-желтым, а Италию делали в тон палого дубового листа, будто в ней царит вечная осень. Проверив, на месте ли все четыре столицы, Иван Дмитриевич посмотрел в окошко. Ах ты, Господи! Это надо же! Он готовился увидеть пустое крыльцо, но нет: оставшись без надзора, Федор и не подумал никуда бежать, послушно сидел на ступеньке. Голова его утопала в коленях, поярковая шляпа валялась на земле.
— Я из полиции, — тихо сказал Иван Дмитриевич, склоняясь к хозяину. — Где у вас черный ход?
Через двор он выбрался на параллельную улицу, подозвал извозчика и поехал домой, думая о том, что сегодня же, когда под тяжестью улик Пупырь во всем признается и назовет сообщника, доверенные агенты Сыч и Константинов отправятся ловить простофилю Федора, но никого не поймают. Что поделаешь? Такие уж у него агенты. Доверенные…
Недели через две Иван Дмитриевич получил приглашение прибыть на Фонтанку для беседы с графом Шуваловым. На этот раз шеф жандармов держал себя с ним изысканно-вежливо, холодно и недоступно, как будто и не было той ночи в Миллионной. По лицу его Иван Дмитриевич ясно прочитал, что вообще ничего не было — ни Боева с Керим-беком, ни поручика, ни супругов Стрекаловых, ни разорванного письма и претендента на польский престол, и уж тем более, разумеется, никогда не было ультиматума, отчаяния, отскочившего и щелкнувшего, как градина, по оконному стеклу крючка шуваловского мундира. Мычащего графа Хотека тоже не было. Никто не собирался сделать посла-убийцу козырным тузом в партии с Францем-Иосифом, и «Триумф Венеры», как корабль-призрак, исчез при первых лучах восходящего солнца. Мираж, дурной сон, при котором утром, проснувшись, не знаешь, сейчас все это приснилось или много лет назад.
Хотя по службе Иван Дмитриевич подчинялся столичному полицмейстеру, тот — начальнику департамента полиции, состоявшему, в свою очередь, под началом у министра внутренних дел, но рука Шувалова была сильнее и длиннее. Какой-то Путилин! Да кто он такой? Ничтожество, жалкий сыщик. Пройдоха и фигляр, как он посмел устроить этот безобразный спектакль? И все начальники Ивана Дмитриевича покорно присоединились к записке, вместе с последним докладом поданной Шуваловым государю. В ней предлагалось немедленно удалить господина Путилина с должности начальника столичной сыскной полиции. В вину ему были поставлены буйства Пупыря, вовремя не предотвращенные. К тому же не без ведома Шувалова газета «Голос» поместила пространную статью, где речь шла об одном трагически погибшем иностранном дипломате и некоем страже порядка — имена не назывались. Последний, как утверждал автор, заранее знал о готовящемся преступлении, но бездействовал, чтобы затем быстро схватить убийцу и получить орден. Статья была подписана псевдонимом, что многие сочли своего рода авторским кокетством — стиль, страстность и политическая смелость однозначно указывали на Павла Авраамовича Кунгурцева.