Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой
Шрифт:
За округлость форм «ее сравнивали с богиней плодов Помоной».
Авдотья Истомина. Художник А.Ф. Винтергальтер
Вот эта самая округлость форм в зрелые годы сыграла с ней злую шутку, но в юности она не только не портила фигуру, но делала еще более привлекательной.
Дуэль четверых
В 1817 году Истомина оказалась в центре скандала, прогремевшего на весь Петербург. Его назвали
Озорная, общительная, остроумная Авдотья Истомина, казалось, подавала надежды многим кавалерам. Так ли было это? Или являлось только игрой?
В 1817 году у Истоминой начался роман с кавалергардом Василием Шереметевым. Но стоило ей переехать к нему на жительство, приключения вокруг нее завертелись и закрутились с еще большей силой. Многим ухажерам не понравилось оказанное ею предпочтение кавалергарду. Особенно всполошился камер-юнкер граф Александр Петрович Завадовский. Он уже положил глаз на балерину, и вдруг такой пассаж. Она вроде бы как и не замужем, но если не за мужем, то за любовником спряталась ото всех.
Повреждение нравов в России уже произошло стараниями возвратившейся из зарубежной поездки некоей особы, отдаленно напоминающей царя Петра Алексеевича, заточенного, как теперь уже доказано, в Бастилию. Это повреждение навязывалось в течение восемнадцатого века, продолжилось и в начале века девятнадцатого. Ну а потому никто и ничего не видел предосудительного в том, что балерина Авдотья Истомина перебралась на жительство к кавалергарду Василию Шереметеву (1794–1817).
Некоторые биографы скромно пишут: мол, она жила у него на квартире. Но шила в мешке не утаишь. Хороша квартирантка.
Так вот эта «квартирантка», даже переехав к своему возлюбленному, возможно, всего лишь временно возлюбленному, весьма соблазнительно вела себя и с другими. Разумеется, из-за этого происходили между любовниками ссоры и разборки. А однажды ссора разгорелась не на шутку.
Истомина даже подумывала, а не покинуть ли Шереметева. Слишком груб он оказался.
Наконец, она приняла решение некоторое время пожить у подруги, чтобы с Шереметева страсти улеглись.
Решение принято, но… вмешался его величество случай. Когда Истомина уже собиралась отправиться к подруге, к ней в гримерную зашел Александр Сергеевич Грибоедов, вовсе не ее поклонник, но почитатель таланта, восхищенный игрой в тот вечер, и, что немаловажно, друг ее вздыхателя графа Завадовского.
Истомина сообщила о своем решении ехать к подруге. На это Грибоедов сказал, что приглашает ее к себе в гости, как он выразился, «на чай».
Дмитрий Александрович Смирнов (1819–1866), мемуарист, литературный критик и литературовед, посвятивший свое творчество изучению наследия А.С. Грибоедова, так описал события, связанные с «дуэлью четырех», услышанную от современника того события, члена грибоедовского кружка Андрея Андреевича Жандра:
«Шереметев, шалун, повеса, но человек с отлично-добрым и благородным сердцем, любил Истомину со всем безумием страсти, а стало быть, и с ревностью. И в самом деле она была хорошенькая, а в театре, на сцене, в танцах, с грациозными и сладострастными движениями – просто прелесть!.. Шереметев с ней ссорился часто и, поссорившись перед роковой для него дуэлью, уехал от нее. Надо заметить, что скорее он жил у нее, чем она у него. Истомина, как первая танцовщица, получала большие деньги и жила хорошо… Грибоедов, который в то время жил вместе с графом Завадовским, бывал у них очень часто как друг, как близкий знакомый. Завадовский имел, кажется, прежде вид на Истомину, но должен был уступить счастливому сопернику… Поссорившись, Шереметев, как человек страшно влюбленный, следил, наблюдал за Истоминой; она это очень хорошо знала.
Не знаю уж почему, во время этой ссоры Грибоедову вздумалось пригласить к себе Истомину после театра пить чай. Та согласилась, но, зная, что Шереметев за ней подсматривает, и не желая вводить его в искушение и лишний гнев, сказала Грибоедову, что не поедет с ним вместе из театра прямо, а назначила ему место, где с ним сейчас же после спектакля встретится, – первую, так называемую Суконную линию Гостиного двора, на этот раз, разумеется, совершенно пустынную, потому что дело было ночью. Так все и сделалось: она вышла из театральной кареты против самого Гостиного двора, встретилась с Грибоедовым и уехала к нему.
Шереметев, наблюдавший издалека, все это видел. Следуя за санями Грибоедова, он вполне убедился, что Истомина приехала с кем-то в квартиру Завадовского. После он очень просто, через людей, мог узнать, что этот кто-то был Грибоедов. Понятно, что все это происшествие взбесило Шереметева, он бросился к своему приятелю Якубовичу с вопросом: что тут делать?
“Что делать, – ответил тот, – очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского – это раз, но привез ее туда Грибоедов – это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы при сей верной оказии составим une partie carree (увеселительную прогулку вчетвером) – ты стреляйся с Грибоедовым, а на себя возьму Завадовского”.
– Да помилуйте, – прервал я Жандра, – ведь Якубович не имел по этому делу решительно никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?..
– Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то я вам и сказал, и употребил это выражение: “при сей верной оказии”. По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, – как же ему было не вступиться? Поехали они к Грибоедову и к Завадовскому объясняться. Шереметев Грибоедова вызвал. “Нет, братец, – отвечал Грибоедов, – я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубовичу), то я к его услугам”. Une partie carree устроилась.
Шереметев должен был стреляться с Завадовским, а Грибоедов с Якубовичем. Барьер был назначен на 18 шагов, с тем чтобы противникам пройти по 6 и тогда стрелять. Первая очередь была первых лиц, то есть Шереметева и Завадовского.
Я забыл сказать, что в течение всего этого времени Шереметев успел помириться с Истоминой и как остался с ней с глазу на глаз, то вдруг вынул из кармана пистолет и, приставивши его прямо ко лбу, говорит: “Говори правду или не встанешь с места, – даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я в Сибири, – очень хорошо знаю, да что же. Была близка с Завадовским или нет?” Та, со страху или в самом деле вправду, но, кажется, сказала, что была. После этого понятно, что вся злоба Шереметева обратилась уже не на Грибоедова, а на Завадовского, и это-то его и погубило.
Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи… Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. “Il en voulait a ma vie, – сказал он, – a la barriere! (соблаговолите к барьеру)”. Делать было нечего, – Шереметев подошел, Завадовский выстрелил. Удар был смертельный – он ранил Шереметева в живот. Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу…»