Триумвиры революции
Шрифт:
Но едва он заговорил, и всякое подобие жалости должно было безвозвратно рассеяться.
Из всех способов защиты Людовик выбрал самый неудачный. Он стал на путь огульного отрицания, на путь прямой, неприкрытой лжи. Все его ответы носили одну и ту же форму: "Это было до принятия конституции"; "Я имел на это право"; "Это касается министров"; "Я не помню"; "Я не имею об этом ни малейшего понятия". Когда ему предъявили компрометирующие документы, Людовик отверг их подлинность. Когда его спросили о железном шкафе, он ответил, что ничего о нем не знал.
Ложь была очевидна. Это должно было ожесточить депутатов,
Уверенность жирондистов была сильно поколеблена. Но они не желали признать себя побежденными. Время между 10 и 26 декабря, пока составляли и зачитывали длинный обвинительный акт, допрашивали Людовика и выслушивали речь адвоката, они использовали, чтобы выработать новый план действий.
Не имея больше возможности настаивать на неприкосновенности короля, "государственные люди" выдвинули тезис об апелляции к народу. Поскольку члены Конвента, утверждали они, не могут быть одновременно и обвинителями и судьями, приговор должна вынести более высокая инстанция - сам державный народ. Население страны должно высказаться по этому поводу в секциях и департаментах на первичных собраниях, а результаты голосования будут подсчитаны в Конвенте.
Это предложение, высказанное и обоснованное в деталях несколькими лидерами партии, представляло весьма остроумный трюк: в последний момент сорвать вынесение приговора, который был уже у всех на устах.
На этот раз Неподкупный гневен. Теперь он не только объясняет, но и обвиняет, обвиняет в упор.
Показав, что апелляция к народу в том виде, как ее предлагают жирондисты, превратится в апелляцию против народа, Робеспьер формулирует и бросает страшное обвинение:
– Вот план, который дерзко нам предлагают глубочайшее лицемерие и наглейшее мошенничество, прикрываясь флагом ненавистного им народного самодержавия!.. Не очевидно ли, что здесь ведется процесс не столько против Людовика XVI, сколько против самых горячих защитников свободы? Да, это несомненно: авторы проекта хотят унизить Конвент, а может быть, и уничтожить его, пользуясь этим бесконечным процессом. И не в тех людях гнездится измена, кто стойко защищает принципы свободы, не в народе, который пожертвовал для нее всем, не в Национальном конвенте, который стремится к добру и к истине, и даже не в тех личностях, которые являются лишь игрушками злополучной интриги и слепым орудием чужих страстей; она гнездится в дюжине-другой плутов, которые держат в своих руках все нити заговора. Храня молчание, когда обсуждаются важнейшие вопросы дня, они втихомолку возбуждают смуты, раздирающие нас теперь, и готовят бедствия, ожидающие нас в будущем...
После этой речи нет такого единодушия в аплодисментах, как прошлый раз. Часть депутатов точно окостенела. Страх сковал сердца, немота парализовала языки. Напрасно думали "государственные люди", что можно спрятаться за апелляцию к народу, за самое слово "народ". Неподкупный показал, насколько они враждебны народу. И самое страшное было в том, что оратор якобинцев говорил не от себя, не от своей партии, а от лица народа, именем которого жирондисты пытались спекулировать и которого боялись больше всего на свете.
Народ услышал Робеспьера. Его речь была напечатана на общественный счет, по подписке, распространенной среди парижан. Она нашла отклик даже в департаментах, где жирондисты еще сохранили свои позиции. Из разных концов страны посыпались петиции с требованием смертного приговора Луи Капету.
Наконец 30 декабря Конвенту пришлось стать свидетелем внушительного и печального зрелища. Явилась делегация от восемнадцати секций. В ее рядах находились ветераны революции, увечные 10 августа, вдовы и сироты граждан, павших в этот день. После короткого слова их оратора посланцы секций прошли через зал, обойдя его по кругу. Страшная была картина! Женщины, поднимающие к депутатам своих осиротевших малюток, юноши на костылях, безногие обрубки на тележках.
Тщетно было красноречие Верньо, речь которого поглотила все заседание 31 декабря, тщетны были строго продуманное выступление Бриссо и полная ядовитой клеветы короткая речь Жансонне.
Компания была проиграна.
Как же вели себя остальные триумвиры в дни, когда Робеспьер основное бремя взял на себя?
Марат, который в это время болел, чем мог поддерживал Максимилиана. 3 декабря он прислал свою речь в Конвент; в речи он выражал примерно те же мысли, что и Неподкупный. Именно Марат предложил, чтобы голосование по делу короля было поименным: каждый депутат должен был выступать с мотивировкой приговора. Марат знал, что делает, когда вносил этот проект. Ему была хорошо известна увертливость врагов; их, способных менять мнения на ходу, было необходимо припереть к стенке.
А Дантон? Поначалу он держался довольно уклончиво. Кое-кто распускал даже слухи, будто вельможа санкюлотов хочет спасти монарха. Потом Жорж уехал в заграничную командировку и вернулся в Париж лишь 14 января, к самому концу дела. Здесь он повел себя очень активно. Когда в Конвенте начались дебаты по поводу закрытия театров, дающих контрреволюционные пьесы, он воскликнул:
– Признаюсь, граждане, я думал, нас должно занимать нечто более важное, чем комедии!
– Речь идет о свободе!
– закричал кто-то с места.
– Да, речь идет о свободе, - повторил Дантон.
– Речь идет о трагедии, которую вам предстоит разыграть перед всеми нациями. Речь идет о том, чтобы под мечом закона пала голова тирана. Предлагаю Конвенту безотлагательно высказаться об участи Людовика!..
Жорж решительно отбросил попытку жирондистов спрятаться за систему голосования: для осуждения короля не требовалось двух третей голосов, вполне достаточно было простого большинства, которым утверждалась республика! Столь же решительно отверг он последние надежды на акции зарубежных правительств: свободный французский народ не мог вступать ни в какие переговоры с тиранами!
Он был так резок и так бесцеремонно вмешивался в прения, перебивая других, что один из соратников Бриссо не выдержал и со злобой крикнул:
– Ты еще не король, Дантон!..
При поименном голосовании он сказал:
– Я не принадлежу к числу тех "государственных людей", которые не понимают, что с тираном не вступают в сделки, что королей нужно поражать только в голову, что Франции нечего ждать от Европы и надо полагаться только на силу нашего оружия. Я голосую за смерть тирана!
Робеспьер, верный своей манере, аргументируя, произнес целую речь, которая начиналась так:
– Я неумолим по отношению к угнетателям, поскольку чувствую сострадание к угнетенным; мне чужда гуманность, которая свирепствует над народами и прощает деспотам...
– И кончалась словами: - Я подаю голос за смертную казнь.
Мотивировка Марата была значительно короче:
– Людовик является главным виновником преступлений, вызвавших кровопролитие 10 августа, и всех зверских избиений, осквернивших землю Франции с начала революции. Я голосую за казнь тирана в двадцать четыре часа.