Триумвиры. Книга вторая
Шрифт:
Сообщил Лабиен, военачальник Цезаря. Он пишет, что Цезарь создал себе (популярность в Цизальпинской Галлии нечестным путем: обещав племенам права гражданства, он послал вперед людей, чтобы местная знать приготовилась встречать его. И, действительно, деревни, муниципии и колонии встречали его как триумфатора, устраивали в честь его празднества. Лабнен, посмеиваясь, заключает, что эти триумфы были предназначены Цезарем для Италии: смотрите, квириты, какую радость вызывает завоевание Галлии среди цизальпинцев! А вы, римляне, должны испытывать
— Неужели это правда? — задумалась Корнелия, — Покойный Публиций восхвалял Цезаря, и ни одно порицание никогда не срывалось с его губ!..
Помпей не слушал жены. он думал, что Цезарь зимует с одним легионом в Равенне, а остальные войска распределены в Галлии: четыре легиона в области бельгов и четыре в стране эдуев.
«В случае войны с Цезарем вся Италия станет на мою сторону, а Цезарь не осмелится покинуть Галлию из боязни мятежа. Марк и Гай Марцеллы хотят, чтобы я произвел переворот и объявил Цезаря врагом государства, — Марк писал мне об этом, а Гай делает вид, что ничего не знает. Почему он хитрит? Если война неизбежна, да помогут нам боги!»
Когда вошли сыновья Помпея, Корнелия поспешила уйти: она не любила их, а почему — затруднилась бы сказать. Гней был старше Секста на пять лет, и ему было тридцать, но он казался моложе мрачного брата, который отпустил бороду, чтобы больше быть похожим на мужа давно прошедших времен. Гней, наоборот, был весел и жизнерадостен, но в темных глазах его светилось какое-то беспокойство.
— Откуда? — спросил отец, хотя и знал, что сыновья приехали из Рима, где должны были встретиться с Марком Марцеллом и переговорить с ним о предложении, сделанном аристократами. — Какие вести?
— Хорошие, — сказал Гней. — Нобили уполномочили нас спросить тебя, принимаешь ли ты, отец, их предложение?
Помпей Задумался.
— Неужели ты колеблешься, Помпей Великий? — вскричал Секст, и мрачные глаза его сверкнули. — Взгляни на статую трижды величайшего диктатора, — протянул он руку к изображению Суллы, — и решись.
Помпей взглянул не на статую Суллы, а в глаза сына, на его всклокоченную бороду и понял, что Секст осуждает его за нерешительность.
— Принимаю, — поспешно ответил он. — Но утвердит ли сенат рогацию Марцелла об объявлении Цезаря врагом отечества?
Сыновья уверили, что препятствий с этой стороны не будет, и ушли, чтобы отдохнуть, — чуть свет предстояло ехать в Рим.
Спустя несколько дней в Неаполь примчался Марцелл во главе крайних аристократов.
— Что случилось? — с беспокойством вскричал Помпей, увидев их на пороге атриума. — Неужели сенат…
— Курион, верный пес Цезаря, наложил veto, — злобно выговорил Марцелл. — Остается тебе одно — ехать в Люцерию, чтобы принять начальствование над легионами.
— Да будет так, — оказал Помпей. — Двум триумвирам тесно на земле. А войск у меня будет много: где я ни топну, там вырастут из-под земли пехота и конница!
— Слова, достойные великого полководца! Да здравствует Помпей Великий!
Вдруг Марцелл схватился за голову:
— О безумец я, безумец! Трижды безумец! — восклицал он. — Что я наделал! Десятого декабря Курнон становится по закону простым квиритом, и я забыл об этом!
— Да, ты забыл, что неприкосновенность народного трибуна кончается в этот день, — усмехнулся один из аристократов, — но теперь, думаю, поздно: если Курион не дурак, он находится уже у Цезаря.
Все молчали.
— В Риме остался еще один враг — Марк Антоний, — шепнул Марцелл. — Что значит неприкосновенность народного трибуна, когда отечество в опасности?
Суеверный страх оскорбить убийством богов сковывал уста самых жестоких, самых непримиримых мужей.
Все попытки примирения с Помпеем были исчерпаны, всё было сделано. И, несмотря па это. Цезарь медлил, хотя друзья советовали ему вызвать галльские легионы и идти на Рим.
На Рим? Началась борьба двух мужей за власть — и имели ли они право, они, бывшие триумвиры, ввергнуть республику в бедствия и испытания, навязать ей гражданскую войну?
Послав Куриона с эпистолами в Рим, Цезарь сказал:
— Видят боги, что я готов отказаться от начальствования над легионами и возвратиться к частной жизни, если Помпей сделает то же. Об этом я написал сенату и народу…
Голос его дрогнул, губы сурово сжались.
— Гонца! — крикнул Цезарь, овладев собою. — Я вызываю из Галлии VIII и ХII легионы и приказываю трем легионам двинуться из Бибракте в Нарбонну, чтобы испанские войска Помпея не ударили мне в тыл…
Успокоившись, он прибавил:
— На моей стороне плебс, поддержавший Катилипу, я родственник великого Мария… А Помпей? Сподвижник тирана Суллы… А олигархи?..
Он злобно засмеялся и ударил по щеке раба, недостаточно быстро оправившего светильню.
Когда друзья ушли, задумался о будущем. Оно представлялось тревожным, и поднять руку на великого Помпея, который был трижды консулом, первым полководцем, казалось святотатством. Вся жизнь Помпея была триумфальным шествием. И мог ли он, Цезарь, муж презираемый и ненавидимый знатью, упрекаемый в грабежах Галлии, бороться с титаном, увенчавшим себя подвигами и победами, с Атлантом, поддерживавшим на своих плечах весь мир?
Пролетали дин, Цезарь беспокоился. Его дом в Равенне осаждали недоумевающие толпы провинциалов, чувствуя приближение грозы. Они искали защиту у мужа, взявшего приступом более восьмисот галльских городов, покорившего триста племен и сражавшегося с тремя миллионами воинов.
— Он убил более миллиона и столько же взял в плен, — говорили низальпинцы. — И ему ли нас не защитить от врагов?
Пришла эпистола от Антония, который сообщал о январском заседании сената, на котором была утверждена рогация, объявлявшая Цезаря врагом отечества, если он не сложит оружия до 1-го квинтилия.