Триумвиры
Шрифт:
Берег быстро приближался.
Помпей видел зловещие лица придворных, и сердце его сжималось.
Лодка ударилась о берег. Он вышел первый, за ним — египтянин и центурион.
Никто не приветствовал его. Все молча ожидали чего-то. И вдруг он ощутил удар в спину и, застонав, оглянулся: перед глазами сверкнула рукоятка меча центуриона, затем блеснули мечи невольников.
«Конец», — не подумал, а почувствовал он и, накинув на лицо тогу, упал, под ударами предателей.
Через несколько минут берег опустел. Центурион отрубил Помпею голову, а рабы раздели его, жадно оспаривая дорогую одежду и перстни.
Это вероломное убийство произошло в четвертый день октябрьских календ семьсот шестого года от основания Рима. [16]
В беспамятстве упала Корнелия на руки подхвативших ее невольниц и долго оставалась неподвижной, несмотря на старания лекарей и прислужниц привести ее в чувство. Мрачный Секст, нахмурившись, смотрел на нее и не видел — перед глазами было убийство отца: Помпей Великий, гордость и слава Рима, погиб!
— Проклятье Цезарю! — шепнул он и пошел к рулевому, седому греку, зорко вглядывавшемуся в голубизну неба, отраженную в потемневших волнах. — Скажи, не ждать ли нам бури?
16
28 сентября 48 г. до хр. эры.
— Посейдон милостив, — сказал грек, — но боги не могли пойти против предначертания, — намекнул он на смерть Помпея.
— Боги, боги! — зарычал Секст. — Да будут они прокляты с Судьбой и со всем миром! Прав Демокрит — нет ничего и никого, — все выдумки суеверных людей!..
Вернулся к Корнелии. Бледная, с синевой под глазами, она покоилась на ложе, привешенном к двум столбам, и, мерно покачиваемая волнами, оплакивала смерть супруга.
Секст равнодушно смотрел на нее. Но, когда она обратила к нему искаженное горестью лицо, он подошел к ней и, наклонившись, спросил:
— Ты хотела что-то сказать мне? Или присутствие мое тебе в тягость?
— Нет, Секст!.. Но за что… за что такие удары… и смерть?..
— За то, благородная Корнелия, что отец был не такой, как Сулла… О, если бы он был хоть наполовину Суллой, с неумолимо-жестоким сердцем и непреклонной волей, — разбойник Цезарь лежал бы у его ног!
И, помолчав, прибавил с мрачной усмешкой, испугавшей Корнелию:
— Пока я жив и руки мои способны держать меч, я буду мстить Цезарю за отца…
VII
Диохар, самый быстрый и любимый гонец Цезаря, примчался в Рим с известием о гибели Помпея. Он говорил, что, когда Цезарь прибыл в Египет и ему поднесли на серебряном блюде голову Помпея, этого льва с седой гривой, гордым, величественным лицом и широко раскрытыми остеклянившимися глазами, полководец, отвернувшись, заплакал, взял перстень-печать своего врага, изображавшую льва с мечом, и поклялся казнить убийц.
Слушая Диохара, Антоний громко восторгался действиями Цезаря, называя императора величайшим из смертных, и приказал снять статуи Суллы и Помпея, невзирая на ропот, поднявшийся в рядах магистратов. Он презрительно поглядывал на сенаторов, которые недавно, еще презирали Цезаря как преступника, а теперь восхищались им. И он предложил даровать Цезарю диктатуру, право выбора магистратов и распределения провинций преторам, вместо назначения их по жребию, и пожизненный народный трибунат, а себе, правой руке полководца — начальствование над конницей. Возражений не было, и Антоний стал правителем Италии на время отсутствия диктатора.
— Республика осталась без магистратов, — роптали сенаторы на пиршестве у правоведа Требация Тесты. — Цезарь должен председательствовать на всех выборах, а его нет… Такое безначалие усиливает только власть популяров…
— И Антония, — послышался чей-то голос, и Аттик, привстав, поднял руку. — Разве квириты слепы?.. Он пьянствует с мимами и плясуньями, а развратная Киферида не стесняется появляться среди гостей как Афродита Анадиомена… Говорят, Публий Долабелла…
Выслушав Аттика, Оппий возмутился:
— Ложь, Долабелла — народный трибун, и Цезарь ценит его…
— Но не Антоний, — возразил лысый старичок, одергивая на себе тогу с пурпурной каймою. — Он ревнует, и не без основания, Долабеллу к своей жене, а если бы Долабелла тронул Кифериду…
— Но Долабелла женат на Туллии, дочери Цицерона, а так как оратор, неустойчивый в своих политических убеждениях, не знает, кому выгоднее служить — Помпею или Цезарю..
— Всё это сплетни, — прервал Аттик, — у Цицерона были ошибки, но разве человеку не свойственно ошибаться?..
— А разве ложь, что зять его развратен? — смеясь и кашляя, захрипел старичок. — Вспомните мое слово: если Цицерон не заплатит ему приданого Туллии, Долабелла потребует развода…
— Говорят, эта начитаннейшая женщина влюблена в него до безумия, а он обращается с ней грубо, — молвил Оппий, проглатывая устрицу.
— Ну и что ж, — пожал плечами амфитрион. — В республике женского мяса больше, чем нужно, а денег, денег нет… Все разорены… Цицерон стал нищим, распродает мебель и посуду, долгов никто никому не платит, и владельцы домов не знают, как получить хоть сколько-нибудь с квартиронанимателей. Разве я не прав, благородный Тит Помпоний?
Аттик не успел ответить, — за него сказал Оппий, вытирая рукой губы:
— Вернется Цезарь — всё будет хорошо.
— Вся беда в том, — продолжал старичок, — что Цезарь запретил эдиктом возвращаться помпеянцам в Италию — Цицерон не в счет, — а ведь если бы вернулись все сенаторы, денежное положение республики изменилось бы…
— Нет, — возразил Оппий, — Цезарь предусмотрителен: возвращение помпеянцев повергло бы государство в новые бедствия.