Тривейн
Шрифт:
– Вернемся к этому позже, мистер Уэбстер. Но скажите, почему они думают, будто Тривейн примет их предложение? Почему именно он? Ведь его Дэнфортский фонд ничуть не меньше, чем у Форда или Рокфеллера. Как он его оставит?
– А зачем оставлять? – возразил Уэбстер. – Он может взять отпуск или что-нибудь в этом роде...
– Ни один фонд такого уровня, как Дэнфортский, не согласится на столь длительное отсутствие руководителя. Особенно если речь идет о такой работе... Они уже все и так беспокоятся.
– Не понимаю...
– Вы что, – перебил собеседника Ален, –
Официант принес спиртное, и собеседники замолчали.
– Обстоятельства сейчас таковы, что президент одобрит любую кандидатуру, предложенную комиссией, – ответил Уэбстер, как только официант удалился. – Именно это станет предметом обсуждения на ближайших слушаниях в двухпартийном комитете сената.
– Хорошо, хорошо, – согласился Ален и сделал несколько больших глотков. – Давайте плясать от печки. Именно на слушаниях мы можем прокатить Тривейна, признав его негодным на эту должность.
– Интересно бы узнать, как? – недоуменно пожал плечами Уэбстер. – Каким образом вы хотите доказать его непригодность? Скажете, кто-то другой желает занять кресло председателя? Насколько мне известно, Тривейн – кандидатура весьма подходящая.
– Насколько вам известно! – воскликнул Ален и допил свое виски. – А что вам, собственно, о нем известно? Что вы можете знать?
– Только то, что читал: я же наводил о нем справки. Он и его шурин – инженер-электронщик – начали в середине пятидесятых с небольшой компании – занимались исследованиями в области воздушного пространства и кое-каким производством в Нью-Хейвене. Успех пришел к ним лет через восемь, и к тридцати пяти годам оба стали миллионерами. Шурин конструировал, а Тривейн продавал. Затем он скупил половину ранних контрактов НАСА и основал множество филиалов своей фирмы по всему Атлантическому побережью. В тридцать семь Тривейн покончил с бизнесом и перешел в государственный департамент. Не знаю, случайно или нет, но он сделал для государства довольно много...
Явно ожидая похвалы, Уэбстер поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Алена. Однако тот не придал особого значения рассказу, а вместо комплимента сказал:
– Дерьмо. Об этом писал «Тайм»... Да, Тривейн большой оригинал – вот что для нас важно. Ни с кем не идет на сотрудничество! Мы убедились в этом, когда несколько лет назад пытались к нему подобраться...
– Ах, даже так? – удивленно протянул Уэбстер и поставил стакан на стол. – Не знал... Так, значит, ему все известно?
– Ну, положим, не все, – качнул головой Ален, – но достаточно... Точно не знаю. Как бы там ни было, мистер Уэбстер, вы явно упустили момент, сделав ошибку в самом начале... А мы по-прежнему не хотим, чтобы он председательствовал в этом чертовом подкомитете! Ни он, ни кто-либо другой, ему подобный! Мы никогда не смиримся с таким выбором!
– Но что же вы можете сделать?
– Заставим его уйти, даже если он принял предложение. Добьемся того, чтобы на сенатских слушаниях делу был дан обратный ход, чтобы сняли его кандидатуру!
– Положим, вам это удастся. Что дальше?
– Поставим своего человека. Это и есть наша задача.
Ален подозвал официанта, кивком указал на стаканы.
– Мистер Ален, почему вы до сих пор не остановили его? – спросил Уэбстер, когда официант ушел. – Ведь вы могли это сделать? Вы сказали, что кое-что слышали о Тривейне – всякие слухи, сплетни... Это же был самый подходящий момент, чтобы покончить с ним, а вы ничего не сделали... Почему?
Избегая смотреть на Уэбстера, Ален глотнул воды со льдом. Поставив стакан на стол, он заговорил с таким видом, будто речь шла о спасении его авторитета, а надежды не было.
– Все дело во Фрэнке Болдвине, – сообщил он. – В нем и этой старой перечнице Хилле!
– Вы говорите про посла по особым поручениям?
– Да. Этот чертов посол со своим чертовым посольством в Белом доме! Большой Билли Хилл! Именно эти ископаемые, Болдвин и Хилл, стоят за кулисами. Хилл, как ястреб, уже два или три года кружит вокруг этого дела. Это он уговорил Болдвина войти в Комиссию по обороне. И они потащили за собой Тривейна... Болдвин выдвинул его кандидатуру – никто не посмел выступить против... Но последнее слово оставалось за вами!
Уэбстер внимательно посмотрел на Алена. И когда заговорил, в его голосе звучала твердость, какую вначале ему удавалось скрывать.
– А мне сдается, – произнес он, – что вы лжете. По-моему, к этому приложил руку кто-то еще: или вы сами, или так называемые эксперты. Вы полагали, что расследование закончится само собой, в самом, так сказать, зародыше, на заседаниях комитета... Но ошиблись! Это вы упустили время, и, когда появился Тривейн, вы уже не смогли остановить его. Вы даже не уверены в том, сможете ли остановить его теперь. И только поэтому захотели меня видеть! Так что давайте, мистер Ален, обойдемся без всей этой чепухи о том, что я опоздал и совершил ошибку. Хорошо?
– Я бы вам посоветовал, – холодно сказал Ален, – сменить тон. Не забывайте, кого я представляю.
В голосе его звучала угроза, несмотря на ровный тон.
– А вы не забывайте о том, что беседуете с человеком, лично назначенным президентом Соединенных Штатов, – так же ровно напомнил собеседнику Уэбстер. – Вам, разумеется, это может не нравиться, но ведь именно поэтому вы обратились ко мне? Так чего вы хотите?
Ален глубоко вдохнул, медленно выдохнул, словно пытаясь избавиться от переполнявшего его гнева.
– Некоторые из нас, – сказал он, – встревожены больше других...
– И вы один из них, – спокойно вставил Уэбстер.
– Да... Этот Тривейн – человек сложный. С одной стороны, промышленный гений, хорошо знающий, куда ему двигаться. С другой – скептик, не желающий считаться с реальностью.
– Мне кажется, эти достоинства всегда идут в паре, – усмехнулся Уэбстер.
– Только когда человек рассчитывает на свои силы.
– В таком случае уточните. В чем вы видите силу Тривейна?
– В том, что он не нуждается в помощи.