Тривейн
Шрифт:
Эти мысли не помешали ему вовремя сбавить ход и, подойдя к причалу, схватиться за него правой рукой. Левой он потянул опавший шкот, стягивая его с мачты. Притянув катамаран к причалу, Эндрю, как всегда, обмотал парус вокруг горизонтальной мачты. Менее чем за четыре минуты снял румпель, уложил его в чехол, управился с парусом и четырьмя канатами привязал катамаран к причалу.
Покончив с делами, Эндрю взглянул туда, где над каменной стенкой террасы, на гребне холма, возвышалось творение из стекла и дерева, никогда не перестававшее волновать его. И вовсе не потому, что оно было его владением. Важно другое: дом был построен так,
Привязав катамаран, Эндрю пошел по каменной дорожке, ведущей к террасе. По тому, насколько быстро он доходил до середины, Эндрю всегда мог определить, в какой он форме. Если задыхается, и начинают болеть ноги, следует меньше есть и больше двигаться. Но сейчас он даже обрадовался, почувствовав при подъеме небольшую усталость, – возможно, оттого, что голова была забита неприятными мыслями.
И все же Эндрю не мог не отметить, что чувствует себя отлично. Целая неделя отдыха, морской воздух, волнующее ощущение уходящего лета – все это сказывалось. Но вдруг он снова подумал о блокноте на катамаране, о мимолетно сделанной записи: «Бостон». Нет, не надо себя обманывать: все не так уж и хорошо.
Подойдя к террасе, он заметил в шезлонге Филис. Глаза ее были открыты, и все же она не заметила, как вошел муж. Эндрю всегда чувствовал легкую боль, когда заставал ее такой, как сейчас. Эта боль уходила в прошлое, в грустные, терзающие душу воспоминания. И всему виной проклятый Бостон!
Эндрю подумал о том, что звук его шагов может испугать жену, чего он совсем не хотел.
– Филис! – негромко позвал он.
– А, это ты, дорогой! – отозвалась Филис, переводя взгляд на мужа. – Как сплавал? Хорошо?
– Великолепно. – Эндрю наклонился к жене и нежно поцеловал ее в лоб. – Хороший сон?
– Да, – кивнула Филис. – Но, к сожалению, кончился... Мне помешали.
– Кто? Разве ребята не увезли Лилиан в город?
– Дело не в детях и не в Лилиан...
– Что случилось, Филис? Почему такой мрачный тон?
Тривейн достал из холодильника банку пива.
– Вовсе не мрачный. Просто мне интересно, Эндрю...
– О чем ты? – Тривейн открыл банку и сделал несколько глотков.
– Звонил Франклин Болдвин... Почему ты не отвечаешь на его звонки?
Банка с пивом застыла в воздухе: Тривейн так и не сделал очередной глоток, вскинув удивленный взгляд на жену.
– Мне кажется, – сказал он, – что я видел этот купальник на ком-то еще...
– Да, – кивнула Филис, – спасибо за невольный, но все-таки комплимент... Однако мне по-прежнему хочется знать, почему ты не отвечаешь Болдвину?
– Я стараюсь избегать Болдвина...
– А мне казалось, что ты его любишь.
– Так оно и есть, Филис. Он мне очень нравится, но у меня есть причины уклоняться от встречи: у него ко мне дело, в котором я должен ему отказать.
– Но почему?
Тривейн подошел к каменной стенке террасы и рассеянно поставил на нее банку с пивом.
– Болдвин хочет втянуть меня в одну историю. Так, во всяком случае, говорят. Мне, впрочем, кажется, что ничего из этого не выйдет. Болдвин возглавляет комиссию, которая будет заниматься расходами на оборону, и сейчас они задумали создать подкомитет, чтобы изучать связи Пентагона.
– А что это значит?
– Понимаешь, чуть ли не семьдесят процентов бюджета на оборону приходится на четыре или пять компаний – в той или иной степени. А настоящего контроля за ними до сих пор нет. Подкомитету предстоит превратиться в недремлющее око Комиссии по обороне. Сейчас они ищут председателя...
– И председателем будешь ты?
– Как раз этого-то я и не хочу! Мне хорошо на своем месте, я могу быть полезен и тут. Хуже председательского нет ничего на свете. Кто бы ни сел в это кресло, он станет изгоем. Если сделает хотя бы половину того, что от него требуется...
– Почему?
– Потому что в Пентагоне хаос, и это давно не секрет. Об этом каждый день пишут газеты...
– Тогда почему же всякий, кто станет председателем и попытается навести порядок, будет изгоем? Я еще поняла бы, если б из этих людей сделали врагов, но изгоев... Да к тому же национальных... Не понимаю!
Тривейн ласково засмеялся и, прихватив все ту же банку пива, сел в стоявшее рядом с Филис кресло.
– Как я люблю тебя за твою очаровательную новоанглийскую простоту, – сказал он. – Вместе с этим купальником!
– Мне кажется, – заметила Филис, – что ты слишком много двигаешься, дорогой. Эти «мысли на ходу» тебя не утомили?
– Нет... Я не задумывался...
– Тогда ответь: почему председатель подкомитета должен стать изгоем?
– Потому что бардак имеет давнюю природу и весьма широко распространен. И для того, чтобы сделать работу подкомитета хоть сколько-нибудь эффективной, в него намерены пригласить очень многих персон, большинство из которых весьма известны в нашей стране. А вот работать там придется, постоянно испытывая чувство страха. Почему? Объясню. Когда вы начинаете говорить о монополиях, вы не просто имеете в виду влиятельных людей, которые крутятся вокруг акций. Вы грозите безработицей тысячам – тем, которые полностью находятся во власти монополий. И что в результате? В результате происходит подмена вашей деятельности на совершенно противоположную, а она, плюс ко всему, болезненно сказывается на окружающих... Вот и все!
– Боже мой! – Филис встала. – Мне кажется, Энди, ты много над этим думал...
– Да, – согласился Тривейн. – Думал много, но ничего не делал!
Эндрю тоже встал и, подойдя к столику, погасил в пепельнице сигарету.
– Откровенно говоря, – продолжал он, – меня удивляет таинственность вокруг всего этого. Обычно о начале работы комиссий и комитетов по расследованию – называй их как хочешь – трубят на каждом перекрестке, ее комментируют всюду, от туалета в сенате до столовой в Белом доме, а уж потом их деятельность благополучно спускают на тормозах. На этот раз все по-другому. Хотел бы я знать почему...
– Спроси у Фрэнка Болдвина.
– Этого я как раз и не хочу делать!
– Но ведь ты стольким обязан ему, Энди! А как ты думаешь, почему он выбрал именно тебя?
Тривейн подошел к балюстраде и задумчиво посмотрел на залив.
– Все дело в том, Филис, – ответил он, – что Болдвин знает: у меня есть опыт в таких делах. Я уже общался с ребятами, заключающими договоры от имени правительства, я уже выступал в печати с критикой злоупотреблений и соглашений. Фрэнку это хорошо известно. Но главное, видимо, в том, что он прекрасно знает о той ненависти, которую я испытываю ко всякого рода махинаторам. Они погубили много хороших парней, и одного из них мы с тобой помним... Не так ли, Филис?