Тривселенная
Шрифт:
Я пришел в мир с именем Ариман — и это означало исполнение закона природы, согласно которому слитная ткань материального и идеального будет разорвана. Ученые знали: мир способна разрушить только память о других мирах. Мир совершенен и самодостаточен. Совершенство можно только разрушить, но нельзя дополнить. Совершенен каждый мир — если другие миры вообще существуют, что является недоказанным предположением, игрой ума, единственной игрой, не способной воплотиться в материальную суть именно по той причине, что невозможно сделать совершенное еще более совершенным.
Память о другом мире разрушает этот. Материальное
И это вовсе не было парадоксом.
Поцелуй наш длился вечность, у меня было время понять, и мне было совсем не стыдно понимать, чувствуя на своих губах прохладные, влажные любимые и любящие губы. Что такое любовь, в конце концов, если не понимание? Можно ли сказать женщине: «Я люблю тебя», если ты не уверен, что способен ее понять? Любишь ли, если не способен предугадывать, то есть — понимать?
Вечность понадобилась, чтобы понять суть мира, и еще вечность, чтобы это понимание отобразилось в слова.
Глава одиннадцатая
Мир был един в своем материальном и духовном естестве, и так было всегда. Идея не трансформировалась в действие, проходя стадию обдумывания, вынашивания планов и их осуществления — идея и ее материальная оболочка были единым и нерасторжимым целым, и так было всегда. Движение вещества создавало духовные сущности, и равно духовная жизнь порождала движение звезд, планет и атомов — и так было всегда, потому что мир был устроен именно таким, а не иным образом.
«Они» приходили со знанием особенностей мира, как человек рождается, зная, что умеет дышать, и его не нужно учить этому. Я же пришел со знанием, вовсе к этому миру не относившимся. Я пришел, зная, что идеи способен рождать только разум, а не лежащий на дороге камень или гнущееся под ветром дерево. Я пришел, зная, что идея — это суть мысли, а мысль — порождение разума, разум же свойствен человеку, но никак не тому же камню, лежащему на дороге. Мое сохраненное знание меняло этот мир, подтачивало его суть, потому что противоречило всему, что было понято, создано, построено и продумано.
Я вспоминаю о Москве, и в мире возникает идея, для которой здесь нет материального эквивалента. Я вспоминаю о Викторе и Чухновском, и нарушается хрупкое равновесие между веществом и идеей, что-то происходит с законами природы, в том числе и главными законами сохранения.
Более того, вдвойне, втройне, во много раз я был опаснее для моего нового мира, потому что любил.
Любовь опасна? — спросил я сам себя, поразившись нелепице, противоречившей прежним представлениям о сути отношений мужчины и женщины.
Любовь созидательна, — ответил я сам себе, а может, это ответила Даэна, мысль перетекла с ее губ и растворилась в моем сознании, в море моих собственных мыслей? Но и созидание может оказаться опасным, и я не мог не знать, почему это так.
Я говорил сам с собой, спрашивал себя и отвечал себе, я связывал друг с другом идеи, мысли, их материальные аналоги; сам, будто Мюнхаузен, вытягивал себя из болота непонимания.
Что есть любовь в этом мире? Мы не рожаем детей (я
Откуда, в таком случае, пришел в мир первый человек?
А откуда пришел второй? Сотый? Миллиардный?
Мироздание создает людей из собственной бесконечной сути, и это такое же естественное явление природы, как рассвет, закат, движение комет по орбитам, рождение звезд из газа, а газа — из нематериальных вихрей, изначально существовавших во Вселенной.
Как возникла Вселенная? В моем прежнем мире, сугубо материальном, без идеи о Боге было не обойтись, потому что никто не смог придумать иной возможности (да ее и не было на самом деле!) создать материю из ее отсутствия. Из мысли. Из слова. «Да будет свет!»
В моем новом мире это было не нужно. Материя и ее отсутствие были равноправны, равнозначны и равно влияли на структуру мироздания. Чашка с битой ручкой являлась из идеи чашки с битой ручкой, а идея эта, в свою очередь, могла возникнуть из чего угодно, годился любой подручный материал, в том числе сугубо вещественный — камень, например, который Ормузд как-то подбросил над головой и который, к моему изумлению, будто растворился в воздухе, а на самом деле перешел в иное, нематериальное состояние, став идеей то ли чашки, то ли чего-то еще, в то время Ормузду совершенно необходимого, и мой непутевый Учитель наверняка мог назвать закон природы, согласно которому происходили эти изменения.
Откуда взялся закон? Да придуман был каким-нибудь Минозисом или Фаем — Учеными, умевшими наблюдать и извлекать идеи! И было это давно, сейчас Ученые не придумывают законы, а изучают их глубинную суть, посвящая этому все свое время.
Мир без Бога? Мир, где Ученые знали все, кроме одного — того, что все, что они знали, создано Им?
Я подумал так и тут же усомнился в подуманном. Им — кем? Бесконечным нематериальным мировым разумом? Каждый — Ормузд, Минозис, Даэна, я наконец — были не просто частями того, что я в моем покинутом мире называл тайным именем Бога, мы все — и даже кот на пороге моего дома в Калгане — были Им частично или полностью. Если материя моего тела была способна становиться духом, идеей, мыслью — моей же собственной! — и возвращаться в прежнее состояние, а мысль, мое неисчезающее я, способна была создавать материю, потому что всегда существовала в этом единстве, то зачем же мне нужна была абсолютно несущественная, внешняя идея чего-то еще, равно нематериального и способного на большее, чем я сам?
Зачем мне Бог?
Здесь не было и быть не могло ни Бога, ни религии, здесь никогда не было священников, жрецов, монахов и иных служителей культа, как и сам культ никогда не существовал, поскольку не был необходим для развития разумного вида.
Но если Бога нет, то все дозволено?
Мысль эта, возникшая внезапно, прервала вечность поцелуя, я оторвался от губ Даэны и понял, что вечности не было. Не было даже времени — поцелуй продолжался мгновение, я только коснулся губ своей любимой и тут же отпрянул, поняв, насколько я чужд этому миру, принявшему меня и предоставленному теперь собственной гибели.