Тривселенная
Шрифт:
Я остановился метрах в трех от диска, манившего меня так же, как манила к себе тигрица. Я заставил себя остановиться. Я заставил себя перевести взгляд в темневшее небо. Я заставил себя думать о тигрице из зоопарка, а не о том, как я сейчас вскарабкаюсь на дрожащий в нетерпении диск, и тогда…
Что — тогда?
— Я не сделаю того, что вы от меня хотите, — сказал я вслух.
К кому я обращался? К Минозису? К Фаю? Или к природе, чьи законы сейчас проявляли себя?
Между облаками, безжизненно висевшими в зените, возник блестевший в солнечных закатных лучах шар, пикировавший на меня так же, как совсем недавно пикировала на нас с Виктором патрульная полицейская машина. Шар излучал единственную концентрированную мысль:
Что ж, теперь это стало понятным. Черный цилиндр был космическим кораблем, предоставленным в мое распоряжение, чтобы покинуть Землю. Значит, я находился на космодроме. Значит, мой полет был ничем иным, как выполнением приказа Ученого? Значит, и Даэну я оставил одну, выполняя чужой приказ и даже не задумавшись о том, что совершаю преступление?
Но ведь ни Минозис, ни Фай не были свободны в выборе поступков. Если законы морали — это объективные природные законы, связавшие духовную суть человека с его физической, материальной природой, то Ученые не могли эти законы преступить. Не могли даже подумать о том, что это возможно.
Значит, оставлять любовь — морально? Если следовать законам природы этого мира — да, потому что… Без «потому что»! Разве я спрашивал себя когда-нибудь, почему притягиваются разноименные заряды? Таков закон природы — закон Кулона. Человек начинает спрашивать «почему это так?», когда речь заходит о законах общества. Кажется, что спросив, а потом ответив, получаешь возможность изменить. Сделать лучше.
А если все предопределено?
Но тогда… Тогда и гибель Ормузда была предопределена законами природы, а не моим желанием. Я убил Учителя по элементарной причине: природные законы вошли в конфликт с моими внутренними законами, перешдешими в этот мир вместе с сохранившимися воспоминаниями.
Мог ли я заставить себя поступить вопреки силам природы? Расправиться с пикировавшим на меня ослепительным шаром, пользуясь оружием, которое я еще ни разу не применял сознательно, будучи в здравом уме и твердой памяти?
Я протянул руку к шару и, хотя расстояние между нами все еще измерялось сотнями метров, коснулся ладонью его холодной поверхности. Меня это удивило — я думал, что шар окажется раскаленным, как звезда. Впрочем, удивление мгновенно сменилось пониманием: шар и должен был быть холодным, поскольку не было в нем никаких духовных сущностей, способных создавать физическое тепло. Это было орудие убийства, и оно обязано было оставаться холодным.
Что-то зашипело в воздухе, будто масло на горячей сковороде, и свечение исчезло. Я отдернул руку. В небе над моей головой расплывался в темном небе светлозеленый отпечаток ладони.
Шар исчез, и я был свободен.
Я стоял среди готовых к полету космических аппаратов, принцип действия которых меня не интересовал, и впервые за время своей новой жизни ощущал полное и безмерное спокойствие. Неожиданно упавшая ночь была прекрасна. Звезды одаривали меня светом любви. Стоявшие вдали деревья радостно шелестели кронами. А черный цилиндр настолько слился с ночным мраком, что я перестал его видеть. Да и не хотел. Может, его и не было вовсе. Никогда.
Нет ничего ужаснее эйфории победителя. Я понял это очень скоро.
Глава четырнадцатая
Это была моя вторая ночь под звездами, которые светили, не освещая. Мне следовало как можно быстрее покинуть космодром и найти Даэну раньше, чем Фай предпримет на меня новую атаку. В памяти моей отложился весь маршрут, по которому я планировал в поле тяжести. Если бы я умел летать, то смог бы повторить путь в обратном направлении. Но я летать не умел, законы природы понимал умозрительно, а не на подсознательном уровне, необходимом, должно быть, для того, чтобы пользоваться ими. А по земле я идти не мог — наверняка упал бы, споткнувшись о первую же преграду. Чтобы найти дорогу к Даэне, я должен был видеть суть лежавшего
Я сделал несколько шагов и нащупал холодную влажную поверхность. Скорее всего, это был один из дисков — не металл и не пластмасса; поверхность напоминала скорее шкуру животного, может, бегемота, может, слона. Такая же грубая.
Я отдернул руку, сделал шаг назад и спиной ощутил шероховатую поверхность другого цилиндра. Я метнулся вправо — с тем же успехом. Влево…
В полной темноте диски, видимо, приблизились друг к другу, и я оказался в своеобразной клетке или, точнее, в лабиринте с сжимавшимися стенами и мгновенно вспомнил (будто ярким лучом высветило!) ощущения героя рассказа Эдгара По «Колодец и маятник», от чтения которого я в детстве приходил в трепетный ужас. Мне было десять лет, я посмотрел фильм, который показывали по киноканалу для юношества — посещать эти передачи мне запретили, но родителей не было дома, а код блокировки я давно подобрал, он оказался не таким уж сложным. Помню, как я корчился в ужасе, когда стены моей детской и потолок начали сдвигаться, лишая меня возможности раскинуть руки. Фильм был добротный, ставил его Бенецкий, мастер такого рода ужастиков, и я завопил, когда в щели между стенами начала просачиваться вода. Хорошо, что вовремя сработала вторая линия блокировки, и в телевизоре сменилась программа. Иначе я, возможно, умер бы от страха. После того случая я никогда не играл с системами блокировки программ — смотрел что положено для моего возраста. Но впечатление запомнил — ужас сопровождался каким-то сладостным желанием, которое напоминало оргазм и было мне еще совершенно не знакомо. На другой день я нашел томик Эдгара По в отцовской библиотеке, обычную пластиковую книгу издания до двадцать девятого года, и прочитал рассказ глазами. Ужас повторился, но теперь это был не физический ужас, а воспоминание о нем, ужас метафизического восприятия, сладостный в силу своей безопасности.
Сейчас, когда холодные шершавые бока животных, способных летать в космос (я уже понял, что корабли были живыми существами), касались меня со всех сторон, я ощутил себя в том же колодце, и выхода у меня на этот раз не было — я не мог переключить канал или отложить книгу.
Шершавые бока терлись о мою кожу, я ощущал себя будто в толпе, меня сдавили со всех сторон существа, прикосновения которых были мне омерзительны.
Что я мог сделать? Что мог сделать герой Эдгара По, если бы к нему не пришло неожиданное спасение — Бог из машины?
— Да не на поверхность смотрите, Ариман! Суть нужно видеть, суть!
Суть чего?
Для начала — собственную. Суть своих рук, которые я мог прижать к сути своих глаз и вглядеться в суть своих пальцев сутью своих зрачков. Разве в этом мире я знал суть своих собственных возможностей? Я понимал очередную способность сделать то или иное только тогда, когда безвыходные обстоятельства подталкивали меня к новому пониманию.
— Как? — это зазвучал в моем сознании неслышный голос Учителя. — Ты не знаешь закона Хопфера-Манна? Движение мысли равнозначно твоему движению по комнате от кровати до стола, а если мысль глубока и интересна, то ее импульс…
Что мне с того? Гениальные мысли, способные собственной энергией вытащить меня отсюда, в голову не приходили. А паника, видимо, мыслью не являлась. Или нет — паника была хаосом мыслей и потому движения создать не могла, разве что нервное топтание на месте.
Смириться? И что тогда? Животные раздавят меня? Или раскроются закрытые пока пасти, я окажусь внутри, и сила, которой сам я не обладал, вышвырнет наконец меня с Земли? Еще несколько секунд, и я на себе почувствую действие закона перехода давления вещества в давление мысли — если такой закон существовал. Я уже не мог вздохнуть полной грудью, стенки дисков перемалывали меня, будто шестеренки — попавшую в механизм бабочку.