Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Киев все же оказался много больше, чем Рюриков город.
— Конечно, — бормотал мальчик, — Киев-то давно стоит, а Рюрик свой город только-только строить начал.
В меру достатка владельца иное жилище пряталось за частоколом, а при иных не было и захудалой изгороди. Княжий терем, хоть и стоял далеко, разительно выделялся на этом фоне уже хотя бы тем, что его опоясывала какая-никакая стена, но весь двор, по прикидке Добри, не занял бы и десятины.
На широких улицах и площадях Добре слышалась иноземная речь, реже знакомая —
«И сам чужой, и земля здесь чужая», — разочарованно подумал он.
Надежды на лучшее, посещавшие его ещё недавно, сами собой улетучились. Но отступать все равно некуда. Здесь — неизвестность, а в родных краях — точно кнут да петля.
— Бать, это кто? — не стерпел Добря и указал на чернявых всадников с копьями да щитами, проследовавших мимо.
Одежды на них были все из кожи и столь длинны, что прикрывали бедра, а шеломы круглые и верх шишкой.
— Это степняки. Хазары это, — как-то грустно пояснил отец и зашагал быстрее.
— А вон те, по всему видать, булгаре будут, — молвил Корсак и махнул в сторону.
— С чего ты взял? — не понял Вяч.
— Да кто ж ещё оставляет на бритой-то башке пучок волос, а потом его ещё, точно баба, в косу заплетает, — пояснил тот и протянул, словно бы вторя мыслям Добри: — А говорят-то все не по-нашенски.
— Да, славян тут едва ли половина будет. Но погоди, это все торговые улицы. Авось дальше образуется.
Добря, заслышав такое отцово пояснение, вновь повеселел и продолжил путь с все тем же необузданным любопытством. И снова отстал. С ужасом и благоговением рассматривал городские улицы. Суетливые киевляне с ворчанием и бранью обходили ротозея, кто-то пихнул в бок, да так сильно, что Добря едва не отлетел в сторону. По-осеннему холодный ветер бросал в лицо дорожную пыль, но юнец даже этого не замечал.
— Эй! Добродей! Тебя что же, за руку вести, как малолетнего?
И вновь мальчик опомнился, побежал, взбивая голыми пятками пыль.
— А что, если Осколод нас не примет? — пробубнил Корсак. Он нервно потер ладони, огляделся. В глазах этого силача Добря заметил тревогу, которая норовила вот-вот перейти в страх.
— Посмотрим, — хмуро отозвался Вяч.
Такой разговор Добродей уже слышал, когда на купеческой лодье плыли. Но на тот момент все казалось проще, понятнее, а тут… Великий Киев холоден, а княжеский терем, чья остроконечная крыша виднеется впереди, похож на копьё, изготовленное к броску.
По телу пробежали мурашки, когда вспомнил разговор с Лодочником. Осколод ведь клялся Рюрику в верности, вдруг не передумал? Вдруг схватит беглецов и свершит суд, как и положено союзнику.
Чем ближе к княжескому двору, тем богаче окрестные дворы. Сразу ясно — на окраине живет простонародье, а здесь — знать, те, кто в терем вхож, а может, и в палаты самого князя. Из окошка ближайшего дома выглянула румяная чернобровая девица в богатом очелье, хитро сверкнула глазками и тут же исчезла. Добря опять остановился, вперил взгляд в окно.
— Ничего ж себе… — благоговейно выдохнул он. Таких красавиц в Рюриковом городе нет, и в Словенске подобной красоты не видел.
— Добря! — На этот раз голос Вяча прозвучал раздраженно, ещё немного, и за ремень схватится.
Мальчик сжал кулаки, двинулся вслед за артельщиками. Он твердо решил: «Все, больше ничему не удивляюсь, по сторонам не гляжу!»
Добре очень не хотелось, чтобы его новая жизнь началась с прилюдной порки. Ведь засмеют! Мальчик упер взгляд в спину Корсака и закусил губу.
Но на княжеский двор артельщиков не пропустили.
— Не положено! — злобно выпалил чернявый дружинник.
— Мы издалека… — оправдывался Вяч, кивал на товарищей. — И по делу. Нам, кроме Осколода, пойти не к кому.
— Не положено!
— Но ведь по делу… Мы из Рюрикова города ушли. Плотники.
— Да хоть казначеи! Не положено! Не велено, понимаешь? Вот мужичье! Едва что случится — сразу князя им подавай! Будто у князя дел других нет!
На щеках Вяча вспыхнул злой румянец, кулаки сжались так, что даже костяшки побелели. Корсак скрежетал зубами, мало чем отличался от предводителя. Двое других напряженно всматривались в лицо дружинника, но выглядели куда смиренней. Добря же глядел на мир широко распахнутыми глазами, его рот чуть приоткрылся — тоже есть что сказать, но вмешиваться в разговор старших нельзя.
— Нам даже переночевать негде, — грустно проговорил худощавый артельщик, виновато потупился.
Дружинник в ответ только хмыкнул. Некоторое время рассматривал мужиков — взгляд холодный, глаза чёрные. Наконец вздохнул, опустил ладонь на рукоять меча:
— Шли бы вы отсюда. Ночевать можете на постоялом дворе, с утра на базар сходите, может, и работенку подыщете. Другие пришлые так и устраиваются.
— Нам нечем платить за постоялый двор, — отозвался Вяч и покраснел пуще прежнего, но не от злости — от стыда.
— Ну, тем более! — взвизгнул дружинник. — Идите отсюдова!
Добря заметил, как вздулись плечи Корсака, кулаки, что прежде напоминали два огромных булыжника, ринулись вперед. Артельщик в последний миг удержался от удара, прорычал:
— До чего же ты непонятливый! А ну пусти!
Губы воина тронула легкая улыбка, за которой, несмотря на бравый вид княжеского служителя, читался страх.
— Ты язык-то попридержи. У нас языкастых не любят…
Корсак вспыхнул, подался вперед. На его руке тут же повис худосочный, но силач сбросил товарища одним движением. С другой стороны дорогу Корсаку преградил Вяч. Он молча впивался взглядом в дружинника, всем своим видом намекал, что, в случае чего, Корсака удержать не сможет.