Троцкий. Книга 1
Шрифт:
– Идет трудно. Невыносимо тяжело писать спокойно о негодяе. Легче вылить флакон черных чернил на лист бумаги. Я могу писать об этом Каине только так – и показывал при этом фрагменты статьи, которую он готовил. Там легким, ясным почерком были выделены строки: «Методы сталинизма доводят до конца, до высшего напряжения и, вместе, до абсурда все те приемы лжи, жестокости и подлости, которые составляют механику управления во всяком классовом обществе… Сталинизм – сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса»{60}.
Все сказанное Троцким о Сталине и сталинизме верно. Но когда говорится только о «политической гангрене сталинизма», о том, что «Сталин – похмелье революции», а «сталинизм – контрреволюционный
Троцкий мучительно вспоминает последние дни своего членства в ЦК. Былое вновь высвечивает Сталина как главного организатора его травли. Он тщательно воспроизводит подробности: «В 1927 году официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительные зрелища. Никаких вопросов не обсуждалось по существу… Назначением двух официальных заседаний ЦК была травля оппозиции заранее распределенными ролями и речами. Тон этой травли становился все более необузданным. Наиболее наглые члены высших учреждений непрерывно прерывали речи опытных лиц сперва бессмысленными повторениями обвинений, выкриками, а затем руганью, площадными ругательствами. Режиссером этого был Сталин. Он ходил за спиной президиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скрывал своей радости, когда ругательства по адресу оппозиционеров принимали совершенно бесстыдный характер…»{61} Троцкий, работая над книгой, искал в памяти события, факты, которые могли бы побольнее уколоть советского диктатора. Подчеркивая постоянно злобность и мстительность этого человека, он терял нечто важное, существенное. Но затем как бы спохватывался и вновь возвращался к социально-политическому анализу сталинизма.
Троцкий был прав в главном – он, по сути, пришел к выводу, который время само сделало позднее, а именно: сталинизм, родившийся как попытка решительного исторического опережения , превратился в конечном счете в реальный факт огромного исторического отставания . Сравнивая Сталина с другими политическими деятелями, Троцкий отводит ему роль неприметного статиста: «Нынешние официальные приравнивания Сталина к Ленину – просто непристойность. Если исходить из размеров личности, то нельзя поставить Сталина на одну доску даже с Муссолини или Гитлером. Как ни скудны «идеи» фашизма, но оба победоносных вождя реакции, итальянский и германский, начинали сначала, проявляли инициативу, поднимали на ноги массы, пролагали новые пути. Ничего этого нельзя сказать о Сталине. Большевистскую партию создал Ленин. Сталин вырос из ее аппарата и неотделим от него…»{62}
Портрет Сталина – последний из портретов, который Троцкий пытался написать, – как я уже говорил, не был закончен. Оригинал портрета смертельно боялся своей копии, рождавшейся под кистью-пером далекого мастера революции. Возможно, это единственный случай в истории, когда «натурщик» убивает художника до завершения портрета. Но весьма символично то, что Троцкий закончил свой земной путь, когда писал книгу о Сталине, развенчивая страшнейшего из тиранов. В портрете, который создало время, мазки Троцкого – одни из самых заметных, уверенных и резких.
Литературно-политические портреты Троцкого читать очень интересно. Порой поражает афористическая точность исторических оценок: «…несчастье Плеханова шло из того же корня, что и бессмертная заслуга: он был предтечей. Он не был вождем действующего пролетариата, а только его теоретическим предвестником. Он полемически отстаивал методы марксизма, но не имел возможности применять их в действии. Прожив несколько десятков лет в Швейцарии, он оставался русским эмигрантом». Заканчивает очерк Троцкий призывом: «Пора, пора написать о Плеханове хорошую книгу»{63}.
Порой Троцкий, верно отображая главную мысль при характеристике личности, кокетничает с фразой, демонстрирует свою виртуозность во владении словом. Вот, например, каким выглядит черновик его статьи о Жане Лонге, подготовленной
У Троцкого-портретиста исключительная образность и красочность письма. Но главное для него – политическая позиция героя. Вот что он пишет в своем очерке о Петре Струве, опубликованном в 1909 году: «Главный талант Струве или, если хотите, проклятие его природы в том, что он всегда действовал «по поручению». Идеи-властительницы никогда не знал; зато всегда стоял к услугам выдвигающихся классов – для идеологических поручений… в будущем сможет утешаться разве лишь Длинным политическим титулом своим в новом издании словаря Брокгауза: сперва марксист, затем либерал-идеалист, а после того славянофил-антисемит и великороссийский империалист… из голынтинских выходцев»{65}.
Большинство его портретов написаны только темными тонами или только светлыми. У него как у истого большевика была позиция: или союзник, или противник; или друг, или враг. И если враг – на портрете нет ни одного светлого пятна. В черновике статьи «Царская рать за охотой» Троцкий пишет о Николае II: «Тупой и запуганный, ничтожный и всесильный, весь во власти предрассудков, достойных эскимоса, с кровью, отравленной всеми пороками рода царских поколений…»{66} Чувство меры здесь явно изменило Троцкому. Не с тех ли пор у нас русского императора изображали абсолютным ничтожеством? Троцкий не хотел замечать сильных сторон облика последнего царя: невозмутимость в самых трагических ситуациях, мужество, державное достоинство и т.д. Но по Троцкому: раз император – значит, средоточие зла и низостей…
Троцкий понимал, что история – не просто смена времен и эпох. Это бесконечная галерея лиц, оставивших свой след на земле. В 1901–1902 годах Троцкий сделал ряд набросков к портретам В.А. Жуковского, Н.В. Гоголя, А.И. Герцена, Н.А. Добролюбова, очень любимого им Г.И. Успенского. Для всех них характерны многоцветность, разнообразие оттенков и в то же время интеллектуальная расплывчатость, акцентирование внимания лишь на каком-то нюансе характера или судьбы. В этих работах Бронштейн (тогда он еще не был Троцким) предстает как начинающий импрессионист, быстро накладывающий свои впечатления-мазки на полотно.
Работая, например, над очерком о Жуковском, молодой литератор «нажимает» на его романтизм: писатель «приспособил к русскому климату немецких и английских чертей – и тем насадил в России романтизм». Каков романтизм Жуковского? «Это – желание, стремление, порыв, чувство, вздох, стон, жалоба на несовершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастье, которое бог знает в чем состояло… Всю свою жизнь писатель прожил в оранжерейной атмосфере… И во всю жизнь, во всю долгую жизнь Жуковского, кошмары крепостного права не тревожили его поэтического полусна»{67}.