Троцкий. Мифы и личность
Шрифт:
В то же время каждое подобное выступление, в котором оратор превращался в медиума возбужденной до крайности аудитории, отдавая себя во власть разбушевавшихся страстей и едва не теряя контроль над рассудком, требовали огромной самоотдачи и подвергали организм предельным перегрузкам. Нередко подобные ораторы покидали собрания в состоянии полного изнеможения. До такого состояния доводил себя нередко и Троцкий.
Однако перегрузкам подвергался не только физический организм оратора, но и его сознание. Актерство политика отличается от деятельности артиста еще и тем, что граница между жизнью и ролью у политического деятеля зачастую размывается. Так, привычка к политической мимикрии стала второй натурой Муссолини. Рафанелли обнаружила, что «у него была раздражающая
Привычка менять свои высказывания в соответствии с переменчивыми настроениями слушателей в конечном счете вела к беспринципности. Виртуозное умение подлаживаться под настроения собрания и в то же время лидерствовать в этом собрании, провозглашая упрощенные и яркие формулы, могло заводить оратора в опасную ловушку. Брошенные в зал «для красного словца» фразы через день могли вернуться оратору бумерангом в иной аудитории, возмущенной необдуманными заявлениями краснобая.
В подобные западни, порожденные собственной страстью к «красному словцу», нередко попадал и Троцкий. Объясняя, почему он так часто в жизни менял свои оценки по целому ряду предметов, Троцкий писал, что он сначала с трудом принимал новые для него предметы и суждения и нередко с порога отвергал их, а затем после внутренней борьбы принимал то, чему сначала сопротивлялся.
Троцкий так объяснил свою первоначальную неприязнь к Парижу, собраниям картин и скульптур в музеях этого города. Также он объяснял и свои политические метаморфозы, замечая: «В сущности, я сопротивлялся революции, а затем марксизму, как в течение ряда лет сопротивлялся Ленину».
Развивая эти объяснения, Дейчер писал: «Снова и снова мы увидим, что в нем работает такой психологический механизм: он сталкивается с новой идеей, на которую он должен отреагировать. Однако сначала он сопротивляется этой идее с надменным упрямством, его сопротивление возрастает по мере того, как идея становится привлекательной, но он подавляет скрытые сомнения и колебания. Потом его внутренняя оборона рушится, его самоуверенность исчезает, но он все еще слишком горд или же недостаточно убежден, чтобы как-либо проявить уступчивость. Пока еще нет никакого внешнего проявления той борьбы, которая происходит в его уме. Потом в нем укрепляется новое убеждение и, казалось бы, в один миг преодолевает его дух противоречия и его тщеславие. Он поражает своих оппонентов не только тем, что полностью и спокойно капитулирует, но и энтузиазмом, с которым он принимает их дело, и часто неожиданными и далеко идущими выводами, которые он извлекает из их аргументов».
Эти объяснения выглядели бы убедительными, если бы они не игнорировали одно важное обстоятельство. Отвергая что-либо с порога, Троцкий не ограничивался внутренними сомнениями, вполне оправданными для любого человека, впервые столкнувшегося с новыми для него предметами или воззрениями. Он не заявлял о своем незнакомстве с той или иной идеей и не просил времени на размышление по поводу малознакомых ему вопросов. Кумир собраний не мог позволить себе публичного признания своей некомпетентности в каком-либо вопросе или допущения своего интеллектуального несовершенства. Он создавал впечатление всезнайства и, немедленно реагировал на любую новую идею и информацию, стараясь продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство.
Как человек, привыкший лидерствовать в аудитории, Троцкий спешил выступить с ярким, нередко уничтожающим, а порой и оскорбительным заявлением в адрес того или иного человека или высказанной им идеи. После такого заявления Троцкий становился пленником своего красноречия, даже если последующие события показывали явную ошибочность его красивых, но поспешных оценок. Однако Троцкий избегал публичного признания своих ошибок и разбора их, предпочитая ошарашить окружающих внезапной сменой своих взглядов и фейерверком новых красивых фраз в пользу того, что он недавно осуждал.
Вряд ли достаточны и объяснения Троцкого (а также Дейчера) о том, что его многочисленные смены в суждениях и политических позициях объяснялись его упрямством, которое постепенно им преодолевалось. Последующие события в его жизни показывали, что не упрямство, а ориентация на политическую конъюнктуру была причиной многих перемен в его позициях. Впрочем, подобными политическими метаниями отличились многие из прославленных лидеров, следивших за сменой общественных настроений и стремившихся оставаться на гребне волны людских симпатий.
Выдающийся политический деятель и блистательный оратор того времени Уинстон Черчилль, начав свою политическую жизнь консерватором, перешел в либеральную партию, чтобы затем вернуться в консервативную, постепенно сместившись на ее правое крыло. Социалист Бенито Муссолини совершил политическую метаморфозу, покинув ряды социалистической партии, создав фашистское движение, а после фашистского переворота беспощадно преследуя социалистов и коммунистов. Эти и другие многочисленные примеры такого рода свидетельствовали о том, что безоглядная ориентация на переменчивую стихию людских страстей вела к беспринципности тех, кто превратился в профессиональных звезд политической эстрады.
Руководители небольшой социал-демократической партии России, действовавшей у себя на родине в условиях подполья, вряд ли задумывались о всех опасностях, которые подстерегали тех, кого они выдвигали на исполнение первых ролей в устной агитации. Осень 1902 года еще не закончилась, а Троцкий был направлен руководством РСДРП в другие центры зарубежной эмиграции. Там он принял участие в дебатах с идейными противниками марксизма. Ссылаясь на впечатления очевидцев, Дейчер писал: «Риторические приемы, которые часто портили его письмо, делали его речь еще более драматичной. Казалось, что он внутри себя переживает драматичный спектакль, где действующие лица преувеличенных размеров участвуют в гомерических битвах, достойных полубогов. Возвышаясь над толпой и чувствуя, что множество глаз устремлены на него, а он сам атакует множество сердец и умов тех, кто был внизу – он был в своей стихии. Современник описывает этого худого, невысокого человека с большими яростными глазами, большим чувственным ртом неправильной формы, который взгромоздился на трибуну, как хищная птица».
Троцкий выступал на собраниях революционных эмигрантов в Брюсселе, Льеже, городах Швейцарии и Германии, Париже. Его выступления пользовались успехом. 23-летний молодой человек, который еще несколько месяцев назад был ссыльным в затерянном в Сибири Верхоленске, превратился в звезду публичных дебатов, происходивших среди российских политэмигрантов. Неудивительно, что его прежняя жизнь казалась ему далекой и давно завершенной.
Забыта была и Александра Соколовская. Она и дети от брака с ней оставались в далекой России. Троцкий объяснял разрыв с Соколовской тем, что «из-за границы я едва мог переписываться с ней. Для нее наступила затем вторая ссылка. В дальнейшем мы встречались только эпизодически. Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу».
Теперь Троцкого окружали другие люди, знавшие его не как новичка революционного кружка, а видевшие в нем посланца высших руководителей российской революции. Среди его восторженных слушателей была и русская студентка Наталья Ивановна Седова. По поручению революционной колонии в Париже она нашла ему комнату в доме, где жила сама. По ее словам, выступление Троцкого «было очень успешно, колония была в восторге, молодой искровец превзошел ожидания».
Во время его пребывания в Париже Седова знакомила Троцкого с городом, его художественными музеями. Однако Троцкий не был очарован столицей Франции. Седова записала в своем дневнике: «Общее впечатление у него от Парижа: «похож на Одессу, но Одесса лучше». Поскольку по европейским городам Троцкий проехал «галопом», то к этому времени он хорошо знал лишь несколько населенных пунктов планеты: Одессу, Николаев, Елизаветоград, Верхоленск, Яновку и Усть-Кут.