Троцкий. Мифы и личность
Шрифт:
Начавшиеся в сентябре 1905 года стачки московских рабочих были поддержаны выступлениями в других городах. 10 октября забастовка стала всеобщей в Москве, а затем и в Петербурге. Неудачными оказались попытки правительства подавить ее и после заявления генерал-губернатора Петербурга Трепова: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть». Вскоре в России бастовало более двух миллионов рабочих. Бастующие выдвигали требования свержения правительства, установления республики и власти временного революционного правительства.
В ходе стачки в Петербурге около 200 тысяч рабочих избрали 13 октября Совет рабочих депутатов. В состав Совета от большевиков вошли Л.Б. Красин, А.А. Богданов, М.Г. Цхакая, Д.С. Постоловский, Б.М. Кнунянц, П.А. Красиков и другие. Председателем
Позже Красин вспоминал: «Веселое было время! Самая интенсивная работа по организации партии, создание технического аппарата, широчайшая пропаганда и агитация в массах… активная подготовка к вооруженному восстанию, целый ряд конспиративных предприятий и технических дел – все это целиком заполняло время». «Технические дела», заполнявшие «веселое время» Красина, включали и работу по приготовлению бомб.
Через два дня после создания Петербургского Совета, 15 октября, Троцкий вернулся в Петербург и прибыл в Технологический институт. Красин пригласил его на заседание фракции большевиков. Вскоре в Петербург прибыл и Парвус. Казалось, что его прогнозы сбывались и он ожидал с минуты на минуту падения самодержавия и начало мировой перманентной революции. Для подобных надежд были известные основания. Развитие всеобщей политической стачки делало весьма вероятным перерастание ее в революционное восстание.
Однако на сей раз правительство, полагавшееся до сих пор на грубую силу, решило сманеврировать. 17 октября был оглашен царский манифест, который даровал «незыблемые основы гражданской свободы», неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов. Манифест, признавая Государственную думу законодательным органом, без одобрения которого никакой закон не мог войти в силу, во многом удовлетворял требования либеральной буржуазии, значительной части интеллигенции. После 17 октября эти политически активные слои населения потеряли интерес к революционной борьбе. А за полтора месяца до этого был подписан Портсмутский мирный договор, прекративший войну с Японией. Правительство ликвидировало источник напряжения не только во внутриполитической сфере, но и внешнеполитической.
Манифест 17 октября вызвал эйфорию у российской общественности, поверившей в окончательное торжество дела свободы и демократии. В этот день герой повести В. Катаева «Белеет парус одинокий» Петя Бачей запомнил и «национальные бело-сине-красные флаги», выставленные «над всеми воротами», и то, как, читая расклеенные на тумбах тексты Манифеста, люди «не стесняясь тем, что находятся на улице, кричали «ура» и целовались как на Пасху».
Иллюзии охватили и сторонников вооруженного восстания. Создается впечатление, что они, прочитав в Манифесте слово самодержца о том, что «смуты и волнения… великою и тяжелою скорбью преисполняют сердце Наше», пришли к тому же выводу, что и Петя Бачей, решивший, что «царю, наверное, приходится плохо и он просит по возможности ему помочь, кто чем может». Однако революционеры помогать царю не собирались. Царский Манифест убедил их в том, что правительство вступило на фатальный для всякой власти путь уступок антиправительственным силам, который не только не сбивает накал революции, а лишь усиливает веру оппозиции в собственные силы и свидетельствует о беспомощности правящих кругов. Было решено вооружить народ этим убеждением, а для этого организовать выступления, которые демонстрировали бы ничтожность существующей власти и показали бы, что царский Манифест – это отчаянный жест, исходящий от доживающего последние часы самодержавия.
Казалось, события стали развиваться в соответствии с «планом действия» Троцкого. Позже он вспоминал: «Для нас революция была родной стихией, хоть и очень мятежной». В ряде крупных городов страны прокатились студенческие выступления, в ходе которых уничтожали царские портреты, оскверняли памятники самодержцам России, выкрикивались лозунги против правящего монарха и существующего строя.
Троцкий решил в точном соответствии со своим «планом действия» сыграть роль главного агитатора страны, возбуждающего массы к новым актам неповиновения властям. Вдень опубликования Манифеста он, выступая в Петербургском университете как депутат Совета Яновский, избранный от меньшевиков, произнес зажигательную речь. Позже Троцкий с видимым удовлетворением вспоминал красочную сцену, когда собравшиеся подхватывали его проклятия в адрес Трепова и требования всеобщей амнистии. Оратор восклицал: «Граждане! Наша сила – в наших руках. С мечом в руке мы должны защитить свободу. А царский Манифест – смотрите! – это лишь клочок бумаги».
Как пишет Дейчер, «театральным жестом он помахал Манифестом перед толпой и яростно смял его в своем кулаке». «Сегодня он дает нам свободу, а завтра отберет ее и разорвет в клочья, как сейчас я рву в клочья эту бумажную свободу перед вашими глазами», – вещал оратор. «Так, – заключает Дейчер, – Россия впервые услышала оратора революции».
Выступление депутата Яновского (Троцкого) произвело сильное впечатление на собравшихся, и вскоре он был избран в состав исполкома Совета, в котором было по три представителя от трех ведущих революционных сил (большевики, меньшевики, эсеры). Троцкий представлял меньшевиков. Хотя уже в течение года Троцкий не состоял ни в одной из фракций РСДРП, связи, которые он сохранил и с меньшевиками и с большевиком Красиным, помогли ему, выйдя из-за кулис, быстро превратиться в одного из ведущих деятелей революционного органа власти.
Однако бурные революционные выступления 17—18 октября не вызвали массовой поддержки. Подавляющая часть российской общественности находилась под сильным впечатлением царского Манифеста и пребывала в состоянии эйфории. Поэтому действия революционеров, рвущих в клочья Манифест, осквернявших памятники и портреты царей, вызвали у многих отвращение. Убежденные противники революции были в ярости от действий революционеров и желали немедленно расправиться с ними. Все, что могло стать свидетельством кощунственного отношения к национальной символике, участия иноверцев-евреев в этих выступлениях, мгновенно стало распространяться в виде многочисленных слухов. Утверждалось, что в Киеве «студент-еврей проткнул красным флагом царский портрет». Говорили, что другой студент-еврей, вырезав в портрете государя голову, всунул свою в образовавшееся отверстие и с балкона кричал толпе: «Теперь я – государь». Рассказывали о том, что евреи хотят изгнать казаков из Донской и Кубанской областей и забрать их земли. Распространяли слухи о том, что евреи говорили русским: «Скоро ваш Софийский собор станет нашей синагогой… Скоро евреи будут министрами, а ваши министры станут наливать чай нашим тряпичникам!… Мы вам дали Бога, мы вам дадим и царя».
Эти слухи падали на почву враждебного отношения к «инородцам». К этому времени часть общественного мнения формировалась под влиянием таких органов печати, как «Российское знамя», любой читатель которых, как и персонаж рассказа Шолом-Алейхема пристав Макар Холодный, был убежден, что «евреи каждую субботу проклинают в синагоге все иные народы и призывают на них погибель, что они сплевывают, упоминая церковь, что по выходе христианина из еврейского дома за ним вслед выливают помои». Слухи же о святотатствах и оскорблениях национального достоинства породили жажду мщения.
18 октября еврейский погром произошел в Орле, он продолжался до полуночи. 19 октября произошли погромы в Курске, Симферополе, Ростове-на-Дону, Рязани, Великих Луках, Казани, Иванове, Калуге, Новгороде, Смоленске, Томске, Туле, Уфе и во многих других городах России. Всего с 18 по 24 октября погромы охватили 660 городов, местечек и деревень России. При этом, как отмечал А. Селянинов, «убийствам и избиениям подвергались не только евреи, но и революционные элементы и просто заподозреваемые в освободительном движении».