Трое в джунглях, не считая блондинки

Нарватова Светлана

— А то что? — запетушился колумбиец.

— А то здесь уже недалеко до людей осталось, ты это расстояние скорее преодолеешь, в полете, — сообщил ему я.

Про полет он пропустил мимо ушей.

— С чего ты взял, что немного осталось? — поинтересовался Тавиньо.

— Поле внизу видел, — признался я.

— Далеко?

— Не очень, думаю, за полдня в хорошем темпе доберемся.

— Давайте собираться! — он рванул скручивать матрасик, а потом швырнул его под навес. — Так легче идти будет, — заявил он.

— Еще неизвестно, где мы будем ночевать, —

заметил молчавший Эндрю. — Поле — хорошо, как минимум, это дороги. Связь, опять же. Но не факт, что мы выйдем на людей.

— И что эти люди будут рады нас видеть, — пробормотала блондинка.

— О, а что у нас сегодня? — колумбиец бодро подсел к девушке и потянул на себя край спальника (моего, между прочим), под которым свернулась блондинка.

— Я это место знаю, — продолжил он, тыкая в рисунок. — Это Фукене.

Келли подняла на него удивленный взгляд.

— А что? Мы туда с брат… — ом, - быстро поправился он, — часто ездили отдыхать. А ты там когда была?

38. Келли

Когда я там была? Никогда я там не была. Я еще раз посмотрела на рисунок ночного озера в окружении пологих гор. Потом на Отавиу. Он не врал. Даже если и врал. Не мог же он подслушать мои сны? Я одернула конец спальника. Вот с Ферраном я точно в обнимашки под одеялом играть не собиралась. Даже сидеть с ним рядом мне было неприятно.

Словно прочитав мои мысли, боевой авианосец Брайан решительно примостил корму между мной и колумбийцем, ювелирно вписавшись в свободное пространство. Он тоже сунул нос в скетчбук.

— Насчет воды ты приврала, — с видом художественного критика сообщил он. — Нет там такой воды. Даже в период дождей [1]. И ты спутала: дары с плотов сбрасывали в озеро Гуатавита, а не в Фукене. И в церемонии больше народа участвовало…

— Ты там присутствовал? — не удержалась я.

Мозг отказывался принимать факт, что во сне я могла видеть реальные места. Реальные события. Казалось, они все сговорились, чтобы надо мной посмеяться.

— Неужели я так плохо выгляжу? — подмигнул Уэйд, но эта попытка свести в шутку весьма важный для меня вопрос только сильнее раздраконила.

Я закрыла блокнот.

— Эй! — возмутился колумбиец. — Я еще не всё посмотрел.

Уровень раздражения достиг точки кипения. Я тут два в одном, похоже: хлеб и зрелища.

— Ты не обижайся, — примирительно произнес британец, игнорируя Феррана, но не сводя жадного взгляда с блокнота. — Я несколько раз слышал про эту церемонию. Там всё не так было.

— Да плевать, как это было! — не сдержалась я. — Я что вижу, то и рисую!

— В смысле: «Что вижу»? — подключился к разговору Эндрю. Как психотерапевт — из тех, кого папа в моем детстве нанимал.

Трое мужчин смотрели на меня цепко, как голодные волкодавы на кусок парной говядины.

— Я рисую свои сны, — пришлось признаться мне.

Пусть меня считают извращенкой. «Извращенка» лучше, чем «шизофреничка».

Однако напряжение почему-то сгустилось.

— Слушай,

а ты вообще откуда? — Помощь пришла, откуда не ждали: от колумбийца. — В смысле, ты же к родственникам летишь. В смысле, идешь. — Он осклабился от своей шутки.

— В Вилья де Лейва, — воспользовалась я возможностью. — Это от Тунхи в сторону…

— О, так мы с тобой земляки! — обрадовался Отавиу. — У меня там брат живет. Средний. И две тетушки. А у тебя там кто?

— И у меня тетушка. По отцовской линии, — не соврала я.

— А как зовут? Может, я знаю.

Может, и зря я так обрадовалась смене темы. Про отца мне рассказывать не хотелось. Я не была уверена, но с высокой долей вероятности про обычаи муисков Брайан знает от него. Папа был (это «был» всё еще резало ухо) из старых итонцев, и его не раз приглашали в школу с лекциями. В Итоне любили демонстрировать достижения своих выпускников. Отавиу, скорее всего, врал про родственников. Но всё же с ним нужно держать ухо востро. Вдруг он сказал правду? Вилья де Лейва — большая деревня, даром, что возрастом старше четырехсот лет.

— Рамона Акоста, — назвала я имя мачехи.

— Это та, которая на седьмой улице живет?

Меня всегда умиляла эта колумбийская привычка называть улицы по номерам [2]. Практично и незатратно.

— Нет, на двенадцатой, — честно сказала я.

Я боялась, очень боялась, что Ферран сейчас воскликнет: «О, так ты дочь того самого профессора!», но нет.

— Эту Рамону Акосту я не знаю, — признался он к моему глубокому удовлетворению. — Рядом с домом тети Асусьены живет тоже Рамона Акоста. У нее еще сын… — и колумбиец стал рассказывать о непростой судьбе неизвестной мне женщины, тезки моей мачехи, не забывая копаться палкой в пепелище в поисках пропущенных вчера орехов.

И тут мой мозг, — видимо от облегчения, — напомнил о захваченном на всякие пожарные с самолета мешочке кофейных зерен. Я тут же полезла в рюкзак, проверить, а взяла ли я его на самом деле. Могла и передумать. Какой смысл в лесу в зернах кофе? Разве что грызть. Другое дело — каменистая вершина. Взяла. Я издала победный клич. Конечно, к кофе бы еще неплохо круассан. И взбитое в пенку молоко. И корицу. Эх! Но и просто черный кофе ветреным утром — очень неплохо. Мужчины озадачились раздавливанием зерен, соревнуясь в качестве и количестве сохраненного от ветра, и дно котелка, вымытого с вечера Додсоном, — золотой мужчина! — постепенно закрывалось.

Утро набирало обороты. Вместе с солнцем поднималась температура. Не у колумбийца. Его вчерашнее плаванье в студеном озере прошло без последствий. Вокруг. Становилось теплее. Меня отправили поискать чего-нибудь съестного к кофе. Я предложила свой вчерашний вариант перекуса — нежные основания листьев. Почему-то, в ожидании кофе, никто не впечатлился. Я честно порыскала на другом склоне, по которому нам сегодня предстояло спускаться. Увы, восточная сторона горы оказалась куда беднее, чем западная, и я вернулась с пустыми руками. Видимо, провидение решило, что достаточно позаботилось о нашем завтраке.