Трое в карантине и другие неприятности
Шрифт:
Чтобы взбодрить коллектив и не терять время попусту, карантин ведь рано или поздно закончится, Ревунов предложил репетировать «Пир во время чумы» из «Маленьких трагедий». Разумеется, «в современной трактовке».
Народ согласился, все лучше, чем сидеть по клетушкам.
В библиотеке санатория нашелся пушкинский текст. Ревунов надеялся, что постановка «на злобу дня» будет иметь бешеный успех, и уже потирал руки в предвкушении.
Кира неплохо пела, ей дали роль Мери. Луизой стала прима и нынешняя пассия Ревунова Виолетта Морозова, причем
Ревунов позаимствовал у Виолеттты красную ажурную шаль и во время репетиций набрасывал ее на плечи наподобие плаща. На его грузной фигуре такой наряд смотрелся довольно комично и мешал Кире настроиться на серьезный лад.
На роль Молодого человека претендовали Максим Кутепов и Роберт Шипулин. Дело, вопреки увещеваниям Ревунова, едва не дошло до драки. Роберт в «Чайке» довольствовался ролью учителя Медведенко, а Макс играл Константина Треплева, причем играл, по мнению Киры, талантливо.
В конце концов, Ревунов решил, что Максим – спортивного вида брюнет с карими глазами и хорошо поставленным голосом – больше похож на Молодого человека, чем долговязый Роберт. Однако и Шипулина режиссер не обидел, поручив ему роль Священника.
А вот Ларисе Горбенко – худосочной желчной даме из тех, чей возраст надолго замирает на отметке «тридцать восемь», досталось всего несколько реплик.
«Он сумасшедший, он бредит о жене похороненной!» – жутким голосом завывала Лариса, нарочито переигрывая.
Впрочем, жаловаться ей было грех: в «Чайке» она играла Аркадину. Правда, только потому, что Виолетта изображать «молодящуюся звезду» наотрез отказалась…
На очередную репетицию Кира явилась одной из первых.
Ну, как явилась – вышла из своей комнаты в холл.
Через минуту к ней присоединился Максим Кутепов. Макса обычно трудно выбить из колеи, но сейчас он выглядел расстроенным.
– Что с тобой? Что-то случилось? – спросила Кира.
– Случилось давно, – глядя в пустоту, ответил Макс, – сегодня годовщина. Сестра звонила, напомнила. Хотя я не забывал… Тяжелый день… А, не бери в голову, – махнул он рукой и грустно улыбнулся.
Кира тактично не стала спрашивать, чья годовщина. И так ясно: кто-то из родителей. Отец или мама…
Она только крепко сжала руку Макса, выразив этим жестом сочувствие.
Тем временем подтянулись остальные. Наскоро обменялись неутешительными новостями из внешнего мира, отчего приуныли еще больше.
Роберт Шипулин, пытаясь хоть как-то развеселить коллег, начал пересказывать актуальные шутки.
– Вот это о нас: «В такой трудный момент для всего мира мы все, как никогда, должны держаться друг от друга подальше!» – процитировал он. – А это вообще улет: «Утром проснулся, кашля нет, насморка нет, температуры нет, ничего не болит, дышится свободно. Ну, думаю, труба дело. Типичные симптомы бессимптомного коронавируса!»
– Типун
– А что пьешь? – поинтересовался Роберт.
– Да то же, что и все, – прима вынула из сумочки пачку таблеток и помахала нею у Роберта перед носом.
– А ты как провела ночь? – Роберт дурашливо приобнял Киру за плечи и жарко задышал ей в ухо. – Не скучала? А то я могу помочь развлечься… Или ты тоже, как и чеховская Маша, сохнешь по Треплеву, то бишь, Максу?
– Отвянь, – Кира дернула плечом и сбросила его руку, – и не подходи ко мне ближе, чем на полтора метра! Тем более, без маски.
– Скучно с вами, – зевнула, потянувшись, Лариса Горбенко. – Пойду-ка я покурю, пока шпионить за мной некому.
Курить в санатории строго воспрещалось, поэтому Ларисе приходилось прятаться от бдительного персонала в укромных местечках. Однако ее хитрость пресек Ревунов.
– Никуда не разбегаемся, начинаем репетицию. Кира, милочка, давайте вот с этого места, – он принял горделивую позу, приосанился и проникновенно произнес. – Нет, ничто так не печалит нас среди веселий, как томный, сердцем повторенный звук!
– О, если б никогда я не певала вне хижины родителей моих! – подхватила Кира. – Они свою любили слушать Мери…
– Не в моде теперь такие песни! – вступила Виолетта. – Но все ж есть еще простые души: рады таять от женских слез и слепо верят им…
Морозова пробуравила Ревунова взглядом. О его слабости к женским слезам и не только был прекрасно осведомлен весь околотеатральный мир северной столицы. Борис то и дело порывался увлечься кем-нибудь на стороне, но Виолетта держала его в ежовых рукавицах.
Не выдержав прессинга, «простая душа» предложил перейти к другой сцене.
– Ага! Луизе дурно, – воскликнул Ревунов, – в ней, я думал, по языку судя, мужское сердце…
– Сестра моей печали и позора, приляг на грудь мою, – ехидно предложила Кира.
– Было бы на что, – скептически хмыкнула Виолетта и тут же вернулась в образ. – Ужасный демон приснился мне: весь черный, белоглазый… Он звал меня в свою тележку.
Внезапно она застыла, побледнев и уставившись в одну точку.
– В ней лежали мертвые, – с трудом выговорила Виолетта, – и лепетали ужасную, неведомую речь… Скажите мне: во сне ли это было?
В ее голосе было столько трагизма, что все, включая Роберта, поежились. У Киры по спине побежали мурашки.
– Блеск! – восхитился Ревунов. – Какая глубина! Ты превзошла самое себя, дорогая!
Виолетта покачнулась, Макс подхватил ее под руку и помог сесть на стул.
– Луиза… тьфу, Виолетта, тебе что, и вправду, дурно? – встревожился Ревунов.
Виолетта дважды глубоко вздохнула, ее лицо слегка порозовело.
– Пустяки, – нормальным голосом сказала она. – Недосып и недостаток свежего воздуха. Уже все прошло, давайте работать…