Трое в лодке (не считая собаки)
Шрифт:
— Ей-богу, я положил его на этот стул, — сказал Джордж, уставившись на пустое сиденье.
— Я и сам видел, как ты его туда положил минуту тому назад, — подтвердил Гаррис.
Тогда они снова начали шарить по всем углам в поисках масла, а потом опять сошлись посреди комнаты и воззрились друг на друга.
— Отродясь не видывал ничего более странного, — сказал Джордж.
— Ну и чудеса! — сказал Гаррис.
Тогда Джордж зашел Гаррису в тыл и увидел масло.
— Как, оно здесь и было все время? — с негодованием воскликнул он.
— Где? — поинтересовался Гаррис, повернувшись на сто восемьдесят градусов.
— Да стой ты спокойно! — взревел Джордж, бросаясь за ним.
И они отскоблили масло и положили его в чайник для заварки.
Монморанси был, конечно, в самой гуще событий. Все честолюбие Монморанси заключается в том, чтобы как можно чаще попадаться под ноги и навлекать на себя проклятия. Если он ухитряется пролезть туда, где его присутствие особенно нежелательно, и всем осточертеть, и вывести людей из себя, и заставить их швырять ему в голову чем попало, то он чувствует, что день прожит не зря.
Добиться того, чтобы кто-нибудь споткнулся о него и потом честил его на все корки в продолжение доброго часа, — вот высшая цель и смысл его жизни; и когда ему удается преуспеть в этом, его самомнение переходит всякие границы.
Он усаживался на наши вещи в ту самую минуту, когда их надо было укладывать, и пребывал в непоколебимой уверенности, что Гаррису и Джорджу, за чем бы они ни протягивали руку, нужен был именно его холодный и мокрый нос. Он влез лапой в варенье, вступил в сражение с чайными ложками, притворился, будто принимает лимоны за крыс, и, забравшись в корзину, убил трех из них прежде, чем Гаррис огрел его сковородкой.
Гаррис сказал, что я науськиваю собаку. Я ее не науськивал. Этого пса не надо науськивать. Его толкает на такие дела первородный грех, врожденная склонность к пороку, которую он всосал с молоком матери.
Упаковка вещей была закончена в 12 час. 50 мин. Гаррис сел на большую из корзин и выразил надежду, что бьющиеся предметы у нас не пострадают. Джордж на это заметил, что если что-нибудь и разбилось, то оно уже разбилось, и эта мысль его утешила. Он добавил, что был бы не прочь отправиться спать. Мы все были не прочь отправиться спать.
Гаррис должен был ночевать у нас. И мы поднялись в спальню.
Мы бросили жребий, и Гаррису выпало спать со мной. Он спросил:
— С какой стороны кровати ты предпочитаешь спать?
Я сказал, что предпочитаю спать не с какой-нибудь стороны, а просто на кровати.
Гаррис заявил, что это чудачество.
Джордж спросил:
— В котором часу вас будить, ребята?
Гаррис ответил:
— В семь.
Я сказал:
— Нет, в шесть, — потому что собирался еще написать несколько писем.
После некоторого препирательства мы с Гаррисом сошлись на том, чтобы взять среднее арифметическое, и назначили половину седьмого.
— Разбуди нас в шесть тридцать, Джордж, — сказали мы.
Джордж ничего не ответил, и мы в результате произведенного обследования установили, что он уже давно спит; тогда мы приставили к его кровати лохань с водой, чтобы утром, вставая с постели, он сразу плюхнулся в нее, а сами улеглись спать.
Глава V
Нас будит миссис Попитс. — Джордж-лежебока. — Надувательство с предсказанием погоды. — Багаж. — Испорченный мальчишка. — Вокруг нас собирается толпа. — Мы торжественно отбываем на вокзал Ватерлоо. — Персонал Юго-Западной железной дороги пребывает в блаженном неведении касательно таких мирских дел, как расписание поездов. — Плыви, наш челн, по воле волн.
Утром меня разбудила миссис Попитс.
Она постучала в дверь и сказала:
— Известно ли вам, сэр, что сейчас около девяти?
— Девяти чего? — воскликнул я, садясь на постели.
— Девяти часов, — откликнулась она через замочную скважину. — Я боялась, не проспали ли вы?
Я растолкал Гарриса и объяснил ему, что случилось. Он сказал:
— Ты как будто собирался встать в шесть?
— Конечно, — ответил я, — почему же ты меня не разбудил?
— А как я мог тебя разбудить, когда ты меня не разбудил? — возразил он.
— Теперь мы не доберемся до места раньше полудня. Странно, что ты вообще взял на себя труд проснуться.
— К счастью для тебя, — огрызнулся я. — Если бы я тебя не разбудил, ты бы так и дрых здесь все эти две недели.
Так мы ворчали друг на друга минут десять, пока нас не прервал вызывающий храп Джорджа. Впервые после того, как нас разбудили, мы вспомнили о его существовании. Ага, вот он — человек, который спрашивал, когда нас разбудить: он лежит на спине с открытым ртом, и под одеялом торчат его согнутые колени.
Не знаю почему, но когда я вижу кого-нибудь спящим, в то время как я бодрствую, я прихожу в ярость. Так мучительно быть свидетелем того, что бесценные часы земного существования, быстротечные мгновения, которых ему уже никогда не вернуть, человек попусту тратит на скотский сон.
И вот полюбуйтесь на Джорджа, который, поддавшись омерзительной лени, расточает ниспосланный ему свыше дар — время. Его драгоценная жизнь, в каждой секунде которой он должен будет когда-нибудь дать отчет, проходит мимо него без цели и смысла.
А ведь он мог бы бодрствовать, уплетая яичницу с ветчиной, или дразня собаку, или заигрывая с горничной, вместо того чтобы валяться тут в полном бесчувствии, унижающем человеческое достоинство.
Какая ужасная мысль! В одно и то же мгновение она потрясла и меня и Гарриса. Мы решили спасти Джорджа и, объединенные таким благородным стремлением, забыли о наших собственных распрях. Мы накинулись на него и стащили с него одеяло, и Гаррис шлепнул его туфлей, а я гаркнул у него над ухом, и он проснулся.