Трое в лодке (не считая собаки)

Клапка Джером Джером

[Илл. Джером у себя дома, в Мэйденхеде; на стене — его портрет авт. Де Ласло.]

Зато

у «простого читателя» книга сразу приобрела популярность — что объяснялось во многом новизной общего замысла. Очень популярные тогда Конан Дойл, Райдер Хаггард, Редьярд Киплинг, Роберт Луис Стивенсон предлагали читателю нереальных героев и таких же нереальных злодеев. У Джерома читатель встречает самых заурядных типов, которые находят себе развлечение, так сказать, «за углом» (причем буквально за тем же, за которым живет сам читатель). В эпоху, когда в напыщенности и высокопарности литература не испытывала недостатка, у Джерома можно было получить «глоток свежего воздуха».

Неувлеченность правильной грамматикой, которая «всегда казалась» Джерому «деревянной и странной», вызывала дополнительный гнев критики. Джером первый стал пользоваться самой обычной, «каждодневной» речью (как выразился один критик, «разговорно-клерковским английским образца 1889-го»), делал это очень смешно, и делал там, где, с точки зрения «правильной викторианской литературы», делать это категорически запрещалось — собственно в тексте повествования, за пределами реплик. Англичанин викторианской эпохи с подобным в литературе еще не сталкивался.

[Илл. Джером с собакой (предположительно той самой, которую ему подарили в Санкт-Петербурге).]

Критики честили Джерома на все корки. Они ненавидели этот «новый» юмор, «вульгарность» языка, «уличные» словечки и выражения вообще, и при виде подобного в изложении «от автора»

разъярялись особенно.

Отдельным предметом ярости стали «все эти ’Арри и ’Арриетты». Этот «термин», представляющий собой искаженные имена Гарри и Гарриетта, был выдуман средними классами; посредством него следовало презрительно отзываться о классах низших и вообще обо всяком, кто в начале слова «глотал» придыхательный «h», что с точки зрения «правильного» языка считалось недопустимым. Джерома даже как-то обозвали ’Арри К. ’Арри. «Можно было подумать, — вспоминал Джером, — что Британская империя находилась в опасности... „Стандард” отзывался обо мне как об угрозе английскому алфавиту. „Морнинг Пост” приводил меня как пример тех грустных результатов, которых следовало ожидать от „переобразованности низших слоев”... Думаю, могу претендовать на то, что я, свои первые двадцать лет в литературе, был самым поносимым автором в Англии».

Для нас, современных русскоязычных читателей, эти забавные сведения представляют только умозрительный интерес. От того же лондонца многие тонкости сегодня уже ускользнули — книга в значительной степени привязана к социально-лингвистической ситуации. Никакой перевод ни на какой язык не в состоянии передать настроение такой специфичной книги во всех аспектах. И все равно, ее читали, читают и будут читать и любить во всем мире.

В предисловии к изданию 1909-го Джером признавался в собственном недоумении по поводу неуменьшающейся популярности книги: «Мне думается, я писал вещи и посмешнее». Тем не менее именно эту книгу в конце концов стали называть «возможно, самой смешной книгой в мире». Пусть с технической точки зрения книга вызывала и вызывает нарекания, пусть критики всех времен обвиняют ее в «изломанности сюжета», «искаженности композиции», «издевательстве над литературностью» — Джером формирует такой образ, который остается в сердце читателя навсегда, и каждое поколение открывает для себя «Троих...» снова и снова.