Трое за те же деньги (сборник)
Шрифт:
— Делай, что я сказал. Разверни машину. И посигналь, когда будешь готова. — Он взглянул в её белое напряженное лицо. — Делай то, что я говорю!
Она отшатнулась, облизала влажные губы, затем повернулась и выбежала из комнаты, каблуки выбили отчаянную дробь по твердому полу.
Эрл увидел, что Ингрэм смотрит на него, сверкая глазами от страха и удивления.
— Я хочу оставить тебе немного денег, — пробормотал он. Потом достал деньги, которые дала ему Лорен, отделил три десятки и позволил им упасть на пол возле дивана. — Здесь тридцать долларов. Это не так много, но все, что я могу тебе оставить. Вместе с твоими собственными деньгами это уже кое–что, Самбо.
Лицо Ингрэма было мрачным; казалось, он что–то ищет на лице Эрла, глядя на него мягкими удивленными глазами.
— Я не могу дать больше, — повторил Эрл. Он видел, что старик наблюдает за ним, смутный свет блестел на его седых волосах и мягких серебристых усах. Уже наступал вечер, прикрывая окна черным занавесом. Эрл неловко шевельнулся, когда ветер завыл за окном, как дикий зверь.
— У тебя есть шанс, — сказал он, стараясь придать голосу убедительность. — Тут поблизости должны жить какие–нибудь чернокожие. Они помогут тебе выбраться, так? У тебя есть немного денег на дорогу. Подумай как следует.
Ингрэм не ответил; глаза его были полны раздумий, но полоска запекшейся крови багровела, как печать на сухих губах.
— Ты думаешь, я тебя бросаю, — с горечью сказал Эрл. — Почему ты не скажешь этого? Скажи что–нибудь, черт возьми. Ты помог мне, а теперь я ухожу и бросаю тебя — ведь так ты думаешь, я же знаю. — Ингрэм ничего не сказал, Эрл подошел поближе и тихо произнес: — Так нужно, Самбо. Разве ты не видишь? Мы с Лори должны уехать. Я должен уехать с ней. Все, что я из себя представляю, заставляет меня так поступить. Мы уезжаем, чтобы спастись. Так уж устроена жизнь. Может быть, это отвратительно, но не я придумал правила. Ну скажи, разве я придумал это, Самбо? Разве я?
Эрл услышал свой голос, перешедший в крик. Он чувствовал, что слова клокочут у него в горле как грязь, которую он должен выбросить из своего тела.
— Не я придумал эти правила, запомни! Я ничего тебе не сделал. Ты не можешь меня осуждать. Я за тебя не отвечаю. Разве не так?
— Читайте книгу Господню, — старик произносил слова медленно и торжественно. — У него есть ответы на все. Не имеет значения, белый ты или цветной; здесь ты найдешь ответы на все.
Ингрэм был испуган и чувствовал себя больным, но более всего был удивлен — он не понимал ни Эрла, ни себя, и это казалось ему куда важнее, чем страх или болезнь.
Каким–то окольным путем он подвел Эрла к состоянию предельного стыда. Зачем он это сделал? Чтобы унизить его, просто чтобы видеть стыд в его глазах? Неужели все чернокожие таят такие же чувства за улыбками и кивками, за елейной почтительностью к самым отвратительным поступкам надменных белых, потакая их недостаткам до тех пор, пока те окончательно не возьмут верх… Именно этого все они хотят? Сделать белых ещё хуже?
Если он этого хотел, стало быть и сам не лучше Эрла. А их отношения были только упражнениями в обмане, причем оба для вида состязались в понимании и доброжелательности. О честной игре и речи не шло. Порядочнее было бросить его, оставить умирать. Во всяком случае, умер бы Эрл без стыда. Нельзя хорошо относиться к человеку, занеся руку с кнутом у него над головой. Столь недобрые намерения хуже его глупости и испуга.
— Слушайте! — торжествующе прокричал старик. — Вот что говорит Экклезиаст. Слушайте же: " — Бог создал человека из праха, и сотворил его по образу и подобию своему… — Он хрипло рассмеялся, искоса поглядывая на Эрла и Ингрэма. — Разве не роскошная мысль? Разве от неё не заходится сердце?
— Ты не хочешь сказать что–нибудь? — сказал Эрл, покосившись на дверь. — Я оставляю тебе немного денег, Самбо. Делаю для тебя все, что могу.
— Послушайте, — не унимался старик. — Вот это послушайте…
— Пошел к черту, заткнись! — заорал на него Эрл.
— Не проклинай Божью Книгу. Иди своим путем. Мы с этим чернокожим будем молиться за тебя. Тебе это пригодится, сынок. Тебе понадобится.
— Я должен тебя покинуть, Самбо, — сказал Эрл. — Мне нужно идти.
— «Не повторяй ошибок неверующего, смерть сильнее славы, — продолжал выкрикивать старик. — Благодари Господа, пока ты жив… и испытаешь ты милости его». Вот как говорил старик Экклезиаст.
Наконец–то Ингрэм понял самого себя. Он не обманывал Эрла, теперь он был в этом уверен. Каким–то странным образом тот оказался ему ближе, чем кто бы то ни было в его жизни.
— «О, что может быть ярче солнца?» — кричал старик голосом слабоумного, опьяненного звуком и ритмом чеканных строк.
Снаружи раздался настойчивый и требовательный сигнал клаксона.
— Мне нужно идти, — повторил Эрл и медленно отошел от дивана, продолжая с простодушным беспокойством смотреть на Ингрэма. — Ты ведь понимаешь, Самбо? Просто скажи, что ты понимаешь.
— «И что может быть греховнее, чем человек, состоящий из плоти и крови?» — кричал старик, и голос его нарастал до апокалиптического рева.
Снова прозвучал сигнал автомобиля, два резких гудка, и Эрл виновато оглянулся через плечо.
— Прощай, Самбо. Прощай, — сказал он.
— «Сила его изливается с высоты небес, и все люди есть прах пред ним!» — Старик захлопнул книгу, когда порыв ветра из распахнутой двери спутал его тонкие седые волосы. Он откинулся назад, уставший и опустошенный своими усилиями.
— Библия всегда приносит в душу умиротворение, — сказал он. — Запомни это, парень. Помни это, когда придет полиция, чтобы тебя повесить.
Ингрэм был слишком измучен и слаб, чтобы двинуться с места. Боль в груди стала тупой и тяжелой, и буквально придавила его к дивану. Отвернувшись от мстительных глаз старика, он прислушался к завыванию машины, буксовавшей в глубокой грязи. Снова яростно налетел ветер, заглушая все своим ревом, а когда он немного стих, слышно было лишь слабое эхо работающего мотора. Потом стихло и оно, наступила тишина, и Ингрэм понял, что они наконец–то выбрались на дорогу и двинулись под покровом темноты навстречу свободе.