Трофей бандита
Шрифт:
Он словно видел тот же сон, что и я. Будто читал меня насквозь и знал, о чем я сейчас думаю. Понадеявшись на это, я пожелала ему скорой смерти — болезненной и неотвратимой. Например, от пожара или падения с крыши дома на острые шпили забора.
Представив эти картинки, я невольно улыбнулась, чем тут же озадачила Чернова.
— О… ты улыбаешься? Хм, все же водные процедуры тебе понравились. Что ж, надо запомнить. Отныне буду повторять этот ритуал каждое утро, каждый божий день, пока ты будешь тут и… сможешь купаться, ведь… — засмеялся он нездоровым смехом, — ведь мертвые лисы не купаются, понимаешь? Не купаются ведь, нет. Это… это всем известно, все об этом знают — даже дети… Этих мелких засранцев еще в садике учат, что трупы животных не любят воду и не нужно бросать их в бассейны. Да?
Наш увлекательный разговор прервался тишиной. Я молча смотрела на этого психа каменным взглядом, а он не знал, как бы еще сострить на тему дохлых лис. И мы посидели так несколько минут, наслаждаясь неловким молчанием.
Но затем глупая ухмылка Макса исчезла сама по себе. Его лицо стало серьезным и мрачным, его словно примерил совершенно другой человек — не тот шизофреник, что смеялся пять минут назад и хлопал в ладоши, как нашкодивший ребенок. Это был другой Макс. Передо мной на стуле сидел хладнокровный и расчетливый убийца, который не разбрасывается словами попусту и разговорам предпочитает действие.
Он откинулся на спинку и протяжно выдохнул, смотря мне прямо в глаза.
— Что же мне делать с тобой, Лисенок?
Макс задумчиво отвел взгляд и прицокнул зубами. Его рука порылась в кармане, чтобы достать бриллиант — тот самый голубой алмаз. Один из тех, что украшали мое колье и затем рассыпались на какой-то заброшенной стройке.
Чернов неспешно вертел этот камешек в руках, рассматривая бриллиант с некоторой грустью в глазах.
— Голубой алмаз… — сказал он вполголоса. — Такой красивый. Такой блестящий и аккуратный на вид. Такой маленький, но такой дорогой. Почему они такие дорогие? Что в них такого ценного? Странно, правда? Никто ведь толком не может ответить на этот вопрос. Но… чтобы понять это, достаточно лишь присмотреться. Да. Присмотреться… Внимательно взглянуть на эти отточенные грани, на это… это множество сторон, бликующих даже под тусклым светом… Ведь даже здесь, в этом темном подвале, голубой бриллиант дарит капельку неба. Он похож на небо. Да. Похож на облака… Нет, — перечил Макс будто сам себе, — нет, не на облака. Он похож как раз на ясное, голубое небо без единого облачка. Красивое, великолепное зрелище, которое дарит позитив, дарит хорошее настроение, достаточно тебе лишь поднять вверх глаза и… сделать простую вещь — элементарно посмотреть на голубое небо. Которое всегда есть у всех и каждого… Да… Почти. Почти у каждого… — Макс нагнулся и аккуратно положил бриллиант на пол между стулом и мной. А затем продолжил говорить: — В тюрьме я не видел неба… Все восемь лет я провел в таких же условиях, как и в этом подвале… Железная койка. Протекающий кран. Вонючий унитаз. И все это в камере два на два метра… Без окон. Без возможности увидеть солнце или хотя бы понять, на улице день или ночь. Снег или жара. Падают желтые листья или распускаются цветы… Голубое небо или же льет дождь… Таким, как я, не разрешали выходить во двор. Особо опасным прогулки запрещены. Я был лишен права общаться с остальными, мне нельзя было иметь друзей. Мне даже… пф… мне даже не было, с кем перекинуться словом. Я… я был предоставлен лишь самому себе и только ждал того дня, когда смогу откинуться и отыскать тебя. Чтобы передать тебе всю эту боль. Сразу. Без остатка. Ведь это наша общая боль. Понимаешь? Мы должны были нести этот крест вдвоем. Не так ли? — Макс смотрел на меня, будто ждал ответа. Но я не отвечала. И даже не шевелилась — просто смотрела на него стеклянными глазами. — Именно так… Так должно было быть. Но я… я был слишком добр к тебе и взял всю вину на себя, чтобы мой Лисенок мог… мог… чтобы ты могла жить нормальной жизнью, а не страдать, как я, понимаешь, да? Но потом… потом оказалось, что… оказалось, что я тебе не нужен. — Брови Макса стали хмуриться, а его голос становился грубее с каждым сказанным словом. — Оказалось, что ты не собиралась меня ждать все эти годы. Нет, не собиралась. Зачем? Зачем меня ждать? Я ведь конченый зек. Преступник. Угонщик машин и вымогатель, — цедил он сквозь зубы. — Точно… я отброс общества и должен гнить в тюрьме, а ты… Ты просто испарилась, будто ничего и не было. Словно ты во всем этом не участвовала и всегда ходила в белом пальто… Ты даже… — начало вдруг трясти Макса от нервов, — ты даже не удосужилась лично явиться ко мне и сказать об этом в лицо. Сказать мне об этом прямо. Сказать, что ты бросаешь меня и больше не хочешь меня знать. Сказать, что презираешь меня и не считаешь человеком, потому что ты на воле, а я на чертовой зоне! — Макс крепко сжал кулак и с трудом удерживал свой гнев. — А когда я вышел, то узнал, что ты уже позабыла обо мне и даже не вспоминаешь. Подумать только… Я искал тебя. Очень долго искал и не мог найти, ведь ты позаботилась о том, чтобы я тебя не нашел. Ты покинула город и уехала в другой штат. Ты… ты даже сменила фамилию, черт подери… И я… дьявол, да я бы никогда тебя не нашел, если бы не везение. Если бы не случайность, да… Я просто… черт, я просто увидел новость в интернете… Вот. Представляешь? Там был пост о том, что… какой-то супер-дупер завидный жених по имени Роберт Баттон женится на некой Алисе Фергюсон… «Алисе Фергюсон?» — подумал вдруг я… — шептал Макс заговорщицки. — И тогда внутри что-то щелкнуло. Ага… Клац! Я открыл новость и увидел тебя… Там была твоя фотография. Ты была там такая красивая, такая… счастливая… Просто красотка с нимбом на голове. И тогда я подумал — вот! Вот она удача! Судьба сама дала мне шанс поквитаться и отнять у тебя счастье в отместку за то, что ты лишила счастья меня самого… И вот теперь ты здесь. В промозглом и темном подвале, в луже воды, в изодранном свадебном платье, словно жалкая бомжиха. И ты наверняка ведь думаешь: как же так, я заслуживаю большего, Роберт баловал меня деньгами и украшениями, а тут я валяюсь в грязи подобно мусорной шавке? Но правда в том, — наклонился Макс, будто говоря секрет, — правда в том, что все закономерно… Ага. Ты и есть та самая шавка… Грязная и никому не нужная. Словно этот долбаный бриллиант, который долго валялся в чьем-то дерьме, где и положено быть всякой дряни. Но затем он попал в руки богачу, который отмыл его, очистил от грязи и отполировал, назвав бриллиантом… Вот только камень как был дерьмом, так им и остался. А твой Роберт — просто идиот, который еще не понял, кого решил взять в жены.
Я не могла это больше слушать, по моим щекам катились горькие слезы. Макс унижал меня, как только мог, и теперь даже глумился над Робертом. Смеялся над человеком, которому и в подметки не годится.
— Не говори так о нем! — крикнула я. — Ты даже ногтя его не стоишь!
Но мои слова тут же вызвали удар.
Боже… Макс ударил меня по щеке, и от резкой боли я стала ерзать ногами, чтобы отползти от него как можно дальше — в самый угол возле унитаза. Я не ожидала такой жесткой реакции и теперь боялась новых побоев. Щека пылала, руки дрожали, сердце билось от страха словно бешеное.
Но Макс поднялся, подошел ко мне вплотную и опустился на колено.
— Я не давал тебе слова, Лиса, — его злые глаза пугали до мурашек. — Ты не имеешь права говорить, если хозяин тебя об этом не просит… Понятно? Лаять можно только тогда, когда я скажу тебе «Голос». Когда хозяин даст команду… А до этого ты должна молчать. Сохранять молчание, что бы я ни говорил. И что бы я ни делал… Поняла? Тебе ясно? — спросил Макс, но я боялась отвечать. — Ясно?! — крикнул он и схватил меня за голову, чтобы я кивнула. — Вот и отлично… Молодец. Хорошая псина… — Макс поднялся на ноги и достал что-то из пакета. — Послушная псина может есть. Вот твоя еда. Подкрепляйся…
Он открыл жестяную банку и вывалил в миску на полу консервы. Нечто желеобразное и на вид совсем несъедобное… Похожее на собачий корм.
Мой хозяин взял пакет и ведро, а затем вышел за дверь и запер «нору» на ключ. На лестнице послышались шаги. Звук становился все тише и тише, пока окончательно не затих…
Понимая, что лампочка скоро погаснет, я заглушила в себе гордость и жадно набросилась на еду. Она была холодной и дурно пахла, походила на фарш из куриных шкурок, хрящей и картона. Но это было единственным, что я могла съесть. А бороться с голодом сил не оставалось.
Макс очень быстро добивался своего — я становилась жалкой и послушной псиной, которая терпит удары и ждет хозяина, виляя хвостом. И пускай мне хотелось рыдать от этой роли, но выбора мне не оставляли.
Выбирая между верной смертью и унижением, я выбирала второе.
15
Я родилась в Америке. Хотя в планы моей мамы это точно не входило. Она приехала сюда из России на учебу — юная, умная, жадная к знаниям девчонка, победившая на всероссийской олимпиаде. Ей пророчили светлое будущее, должность в универе или даже престижную работу в одной из компаний в штатах. Требовалось лишь пройти курс обучения, получать хорошие оценки и держать в голове тот факт, что только идеально сданный экзамен позволит остаться в США или же вернуться домой в роли ценного кадра для столицы. Ее родители не были богатой семьей и всем сердцем надеялись, что дочь продолжит идти по намеченной дорожке, используя выпавший шанс.
Вот только сказка о покорении Нью-Йорка вышла не такой красивой, как хотелось.
Мать оступилась и связалась с плохой компанией. Подробностей я не знаю, но от приемной семьи узнала только то, что мама подсела на химию, стала прогуливать пары. А закончилось все тем, что ее изнасиловали. Вывезли в пустыню и бросили там умирать…
Ее чудом спас патруль пограничников, которые ищут нелегалов. Копы отвезли девушку в больницу, взяли показания, составили фоторобот тех ублюдков, что надругались над моей мамой… А через девять месяцев появилась я.
Я понимаю, что такие вещи просто так не забывают. Маме было трудно. Очень трудно и… страшно. Она понимала, что все разрушила своими же руками. Что если бы она не связалась с плохим парнем, не взяла первую дозу в долг и не стала прогуливать учебу ради всяческой дряни, то все бы не закончилось так печально.
Конечно, у мамы была я. Но… она не смогла оправиться и стала много пить, чтобы заглушить свою боль. Чтобы забыть то, что уже невозможно выбросить из памяти. Чтобы смыть все то, за что она ненавидела саму себя.
И меня отобрали.
По закону я была гражданкой штатов, а вот маму депортировали. С тех пор я ее не видела, ни разу, и даже не пыталась отыскать. Наверное… не знаю, думаю, мне было просто стыдно за нее, и в душе я злилась на родную мать за то, что она обрекла меня на детский дом, не обуздав своих внутренних демонов.
Но, к счастью, в интернате я пробыла недолго. Милая русская девочка быстро нашла себе новую семью, и меня удочерили.
С этого момента я стала впитывать то, что называется семьей. То, что принято называть простым человеческим счастьем и домашним уютом. Меня хорошо кормили, хорошо одевали, никогда не обижали и просто лелеяли, будто я крохотное божество. Я росла в окружении любви и доброты, не боялась улыбаться взрослым людям, смеялась до упаду и плакала лишь тогда, когда Шрам убивал папу Симбы.