Троглодит
Шрифт:
Та, что блондинка, первой выскочила вперед.
– Юса! Юса! Ай Мерелин Монро! Консул! Кока-кола! Ду ю спик инглыш?
Всмотрелся я получше в нее, действительно похожа на Мерелин Монро, в своем знаменитом белом платье. Грудь пышная, и остальное, филейное, круглое, при ней, и даже знаменитая фляжка с коньяком. А я по-английски знаю только «янки вон». Ну, чтобы показать, что мы люди цивилизованные, а не дикари, я ей на ее языке и ответил:
– Янки гоу хоум!
Обиделась! А что? Зато будет знать, что на дворе двадцать первый век. А то, небось глянула, на мое кремневое ружье, на валенки, на кресало-зажигалку, на лыжи охотничьи, на мой треух собачий и подумала что на улице семнадцатый век, а царь у нас Петр
– Дульсинея Сервантес Торквемада Колумб Ла Гранада!
Знал я, что у испанцев длинные имена, но как я такую колбасу запомню? Ладно, говорю ей, будешь Дуська! Шнель на место! Скромная оказалась, беспрекословно пошла. Подзываю последнюю, в шальварах. Идет, бедрами виляет похлеще американки, глазки строит. Ну думаю, или боится, что я с нею, как с теми двумя поступлю, поэтому ластится, как кошка, или понравился я ей дюже.
– Ну, а ты кто? – спрашиваю восточную красавицу.
– Гюльчатай! – отвечает. – Я был перьви женка хан Эльчибей, кунак Мамай! – И как пошла тарахтеть, хоть уши затыкай. – Я руська мало-мало понимай. Хоцесь, твой гарем первый женка буду! Гульчатай карош! А эти сибка лед. Мерлин толсти, вино пёть, ругасся? Посьто ругасся? Дуська този блеха. Бери Гульчатай! Не амману! Мой повелитель Данилабей! Ты конязь? – шельма спрашивает.
– Конязь! Конязь!
Кое-как я ее загнал на место. Развязал рюкзак, достал еду, разложил на столе, ешьте. А у меня там чеснок, лук, тряпица с солью, две буханки хлеба, шмат сала, чай, да с полкило меда. Набросились они на еду, а я сижу и думаю, кто они такие? Мне и в голову не могло прийти, что это клоны, я подумал это женки наших нуворишей, добегались по казино до белой горячки, а теперь еще и из лечебницы сбежали.
Толпа с удовольствием внимала бахарю Даниле. Один диссидент остался не удовлетворен ответом. Он сказал, что появление этих звезд мировой культуры на острове, неудачная импровизация. Вечно он чем-то недоволен. Данила пожал плечами:
– Не хочешь, не слушай!
На помощь Даниле поспешил Брехунец.
– Я могу объяснить откуда они появились на острове! – запоздало вскинулся Брехунец, – Директор института, а по совместительству генеральный конструктор сам себе на утеху этих красавиц сделал, левый заказ, так сказать, и держал их в отдельной пристройке, а когда комиссия из Москвы приехала, вывез их на снегоходе на этот остров. Сказал на часок, да за хлопотами и забыл наверно.
– Я думаю, так и было! – согласился с Брехунцом мой дружок.
– Так нечестно! – возопил завидущий критик-диссидент и показал пальцем на Данилу с Брехунцом! – Они выручают друг друга, подсказывают!
– А тебе какое дело?
– Что ты каждой бочке затычка?
Народ попросил критика больше Данилу не перебивать, и пригрозил, что слишком умным шею легко намылит.
– Ну, вот, – продолжил мой дружок рассказ, – дело к ночи идет. Печка топится, жарко стало. Устал я за день, ну-ка по болоту с утра помотайся, первый полез на полати. Только лег, смотрю слева Мерелин пристроилась, справа Гюльчатай, а в ногах Дунька-Дульсинея сидит молится. Склочная Гульчатай оказалась. Возьми и отпихни Мерлин. А та не долго думая, фляжкой ей между глаз. Сцепились, как кошки, кое-как разнял. Утихомирились, да только меня не отпускают, с двух сторон прижались, обняли, и дышат на меня луком и чесноком. Атас! Я Гюльчатай спрашиваю, откуда вдруг любовь такая? С тобой, мол, мне все ясно, ты без гарема жить не можешь, а у Мерелин откуда ко мне чувства?
– Боисься! Собь ни сбизал!
Эх, лежу и думаю, вот бы кто увидал, как меня Мерелин титькой прижимает. Да за такие кадры папараци любые деньги отдали бы. И вспомнил я, зачем сюда наведался, жду, пока дамы уснут. Через полчаса, смотрю, уснули. Раскинулись в жарко натопленной избе, как на пляже, и, правда, красивые стервы! Сполз я потихоньку, зажег свечку и пошел в дальний угол избы, где еще вечером заметил медное кольцо. Дернул, пошла крышка. Посветил. В глаза мне как пыхнуло солнцем. Куча монет золотая, ни единой ржавчинки, паутина только сверху. Аж в зобу дыхание сперло. На цыпочках вернулся за рюкзаком, насыпал его на треть, в карманы по жмене монет сунул, задул свечу и лег на этот раз с краю. Засыпаю, а сам в толк взять не могу, как эти припадочные алкоголички вдруг тут оказались? Их же надо выводить отсюда, а как? Ах, махнул рукой, утро – вечера мудренее. Забрался снова посередке между красотками и уснул!
Утром, чуть свет, трах-бах, слышу звериный рык, топот, продираю спросонья глаза, а надо мною морда волосатая склонилась, а за нею еще две такие же. Вроде человек, а вроде зверь. Девки увидали их, дико завизжали, и к стене жмутся. А эти образины вроде даже улыбки из себя выжали и рявкают в три глотки:
– Аб. баб. бы!
Один взял и лапой-рукой смахнул меня с полатей. Тряхнулся я головой об пол и думаю, мужья пожаловали. Самый здоровый поворачивается ко мне и заводит старую песнь:
– Аб. баб. бы!
Разозлился я, понял, что это не мужья пожаловали, и грублю ему в ответ:
– Какие тебе еще бабы нужны, здесь мировая сексэлита, от них полмира слюни пускают. книги про них пишут, в гареме на первых местах. Это и есть варвар, первые бабы на земле!
Сам грублю, а сам думаю, совсем дикие абреки пожаловали. Ничего на них нет, никакой одежды, шерсть сантиметра пять длиной, гора мускулов, и блохи бегают по этим кавалерам.
Однако внимательно слушают меня. Затем хватает меня самый здоровый за шиворот и сует по очереди моим дамам под нос, что-то спрашивая у них. Те, как одна от меня отбрыкиваются, мотают головами, мол, приблудный я, просто так рядом, спал. Ах, вы вертихвостки, думаю! Быстро же вы меня сдали! Пожалеете еще сто раз, как только эти волосатые ребята пятки заставят чесать, вспомните, какой я был джентльмен!
Первый испуг у дам прошел, Мерилин и Гульчатай флиртовать начали, спрыгнули на пол, ходят, об шкуры кавалеров трутся. А эти три волосатых зверя-амбала, ничем от наших мужиков не отличаются, грудь выпячивают, самодовольно хрюкают. Хлопнул один другого по плечу, показывает на меня и вдруг так членораздельно лепит: – Саб. бан. туй!
Спасибо, Брехунец мне сейчас объяснил, что это были клоны. Но я то не знал тогда, что их, козлов, вывели в институте, в пробирке, и что они краткий курс обучения и общения с человеком прошли. Мне кажется, в лаборатории они не один раз видели, как работники института устраивали сабантуйчик-междусобойчик и приглашали на них сотрудниц. Вот эти образины и запомнили, что прежде чем с дамами иметь шуры-муры надо их ублажить. Поэтому один из них и совал меня моим благодетельницам под нос, спрашивал, не брат или сын я случаем одной из них? Все три отказались! Тогда, самый крупный троглодит и произнес волшебное слово: «сабантуй».
Гульчатай, как только услышала, что намечается праздник, так сразу у одного на шее повисла и потащила в дальний конец избы. У, подумал, я развратница. И ошибся. Смотрю, возвращаются они оттуда и катят огромный котел. На улицу потащили его. Выглянул и я, а там смотрю, стоят понурые, веревкой связанные какие-то ордынцы. Троглодиты им котел катят и орут: – Аб. баб. бы! Саб. бан. туй! – и показывают на общинную избу.
Чтобы долго не рассказывать, сразу скажу, что верховодили на этом острове, как и в любом цивилизованном обществе, самые примитивные особи. Наглые, волосатые, здоровые три троглодита, командовали ордынцами. Теперь у троглодитов для сабантуя было все: слуги – ордынцы, три красавицы – для любовных утех, я – как первое и второе блюдо. Сварить они меня решили в котле. Предательница Гульчатай мне по-тихому шепнула: