Троица
Шрифт:
И пошли мы с Аврамием ко князю Пожарскому на Арбат, а гонцы с вестью счастливой вперед нас поскакали. И было всюду великое ликование.
Августа 28-го дня
Ходкевич убежал от Москвы прочь, ушел неведомо куда с малой горсткой людей. Осадные же поляки не верят поражению гетманову и упорствуют в злобе своей, и говорят, что скоро он вернется с новою силой и новыми запасами. А мы их в Каменном городе, сиречь в Кремле и в Китае крепко заперли и сильно утеснили, и обнесли Каменный город рвом и валом земляным, и поставили туры в трех местах: у бывшего Пушечного двора, в Девичьем Георгиевском монастыре и у Всех Святых на Кулишках. Из туров
У поляков же в Кремле теснота великая. А в Китае городе жить им нельзя, ибо все дома там спалены огнем. Случилось же это еще до прихода Пожарского, когда казаки при сильном ветре дующем пустили в Китай город каленые ядра и пособием такого ухищрения подожгли в городе жилища, так что всё напрочь выгорело, одни городские стены остались.
Тогда поляки из Китая пошли в Кремль переселяться, и за нехваткой домов полезли в подвалы. В один же подвал, где прежде пушечное зелье хранилось и пол был усыпан порохом, вошел некий важный пан со слугою; а слуга нес свечу горящую; и упала со свечи искра, и взорвался порох, и взметнуло весь подвал на воздух, а от того пана и от слуги одни брызги остались. И поляки тогда перестали в подвалах селиться.
Аврамий уехал в Троицу изыскивать казакам жалованье обещанное.
Князья же Пожарский и Трубецкой меж собою помирились, и построили общий разряд на Неглинной на Трубе, и там все войсковые и державные дела теперь решаются. И поставлено, чтобы только тем указам силу иметь законную, кои подписаны обоими воеводами. Если же только один подписал, то такую грамоту в закон не ставить.
Сентября 6-го дня
Приехал к казакам Семен Шаховской, знатнейший из воров и всех смут заводчик, христианской крови главный проливатель, он же Северскую землю мутил при царе Василии, и поляков на Русь призывал, и второго ложного Димитрия он же восставил, и Ивана Болотникова к бунташному дерзновению побудил, и прочая. Ныне же он восхотел казаков против князя Пожарского озлобить и с земскими людьми конечно поссорить. И казаки, наслушавшись его воровских подстрекательств, начали дворянам пакостить. И некому их умирить, понеже келарь Аврамий уехал в Троицу, а других святителей казаки вовсе не слушают.
Сентября 12-го дня
Приехал из Троицы от келаря Аврамия инок Афанасий Ощерин, привез пять крытых возов с каким-то добром, а сам глядит невесело.
— Что ты, отец Афанасий, невесело глядишь? — спросили его мы с Настёнкой. — Или ты с недобрыми вестями к нам приехал? Или что неладно в Троице?
— Ох вы, милые друзья, Данило и Настасья! — ответил он с печальным воздыханием. — Как же мне глядеть весело, если обитель чудотворца до конечного и полного разорения дошла! Велел Аврамий казакам жалованье изыскать, а ведь денежную казну всю до последней денежки истратил Дионисий на вспоможение сирым и хворым, на погребения и прочие богоугодные дела. И пришлось нам последнее достояние монастырское собрать: утварь церковную, ризы, стихари и патрахили саженые, дабы казакам отдать в заклад тысячи рублей не на долгое время. Зрите сами.
Приподнял Афанасий покров с одного из возов, и увидели мы правду и истинность слов его.
— На этих возах, — рек Афанасий, — сложено имение чудотворцево, которое мы во время оно сумели от алчности царя Василия сокрыть, всё до последнего стихарика. Помнишь, Данило, как мы во осаде сидели и на скудость жаловались? А теперь-то стало нам видимо, что во осаде мы богаты сидели, сравнимо с нынешним оскудением и нищетою.
И поехал Афанасий к казакам, и я с ним отправился, а Настёнку мы с собою не взяли, дабы казаки, на нее глядя, от дела не развлекались.
Собрались казаки кругом нас; Афанасий же достал грамоту троицкую и стал читать. А грамота та писана была к казакам со многими похвалами и славословием, с великим превознесением удали казачьей и перечилсением их подвигов, и со многими жалостными словами об оскудении монастырской казны, и с убеждениями многоразумными, дабы казаки подождали малое время, доколе сможет обитель чудотворцева прислать им денежное жалованье. И просил Афанасий казаков слезно, да примут они церковные ризы драгоценные в заклад тысячи рублей (им же цена много выше), да не прогневаются на дом Пресвятой Троицы за такое прошение и за неподобную уплату.
И под конец речи своей Афанасий столь обильными слезами залился, что не можно стало разобрать слов его за громкими рыданиями и всхлипываниями многопечальными.
Казаки же таким зрелищем премного умилились и сказали:
— Бог с тобою, святой отец, не плачь. Мы не оставим святого дела, и, не взяв Москвы, прочь не уйдем. И будем до конца с усердием стоять против ляхов и ревностно сражаться, и жизней своих не пощадим. А ризы свои и патрахили вези обратно в Троицкий монастырь: мы их не возьмем. Ведь мы не варвары и не латины какие-нибудь и не святотатцы, чтобы церковную рухлядь у монахов отбирать. И от истинной веры мы еще не отпали, и Господа Бога памятуем. Дайте, братцы, святому отцу какой ни на есть платок утереться.
Тогда Афанасий казаков сердечно поблагодарил, благословил и святою водою окропил. И тотчас же печаль свою на радость переменил, и быстрехонько возы обратно в Троицу погнал, в нашем таборе даже не переночевав. С ним поехали двое атаманов казачьих ради утверждения поставленного совета: казакам Москву взять, монастырским же людям собрать им 1000 рублей, когда возмогут.
Сентября 15-го дня
Князь Пожарский не хочет на приступ идти и людей своих губить понапрасну, ибо поляки скоро последнее доедят и настанет у них голодный мор, и сами сдадутся. А Кремль и Китай суть град сильнейший и неудобопобедимый (экое слово я составил: не выговоришь, а если бы выговорить, то как дробь барабанная зазвучало б). И даже малое и голодное войско в нем легко от тьмочисленной рати отобьется.
Послал Дмитрий Михайлович осадным полякам письмо, в коем уговаривал их отворить город и сдаться, а за то обещал всем не только жизнь, но и волю воротиться в Польшу и Литву свободно и невозбранно, а кто захочет, пусть к нам на службу идет.
Но поляки в наглости закоснели, или мнят они, что Ходкевич с новою силой к ним спешит (а мы знаем несомнительно, что гетман далеко и не хочет возвращаться, и нет у него никакой новой силы, а служившие ему запорожские литовские казаки разбежались).
Прислали поляки ответ дерзкий, грубый и обидный, в коем нас, московских людей, зовут подлейшим во всем свете народом и трусливейшим, и уподобляют нас ослам и суркам, кои тем лишь обороняют себя, что в ямы прячутся; а они-де отнюдь не умрут с голоду, а дождутся счастливого прибытия государя своего короля с сыном, и возложат царю Владиславу на голову венец вместе с верными подданными, такими как достойнейший Федор Андронов и иные, а нас, мятежников, ждет страшная кара от Господа.
Октября 8-го дня
Ночью несколько поляков спустились тайно со стен и передались нам; которые из них к казакам попали, тех казаки изрезали и изжарили до смерти, а кои у нас, у земских, оказались, тех мы пощадили. Пришли они к нам люто терзаемые голодом, и на сухари набросились с жадностью, словно на лучшее лакомство. И сказали, что в Кремле вовсе еды не осталось, и кошек и воробьев и коней уже всех съели.