Троих надо убрать
Шрифт:
Португалец, нашедший Жерфо, отошел от лагеря в пять сорок пять справить малую нужду, а может, за чем-то еще. Это был высокий, крепкий мужчина, черноволосый, с матовой кожей и большими желтыми зубами. Он был в темно-серых брюках и в маловатом ему свитере машинной вязки с заплатами на локтях. Изначально белый с красным рисунком свитер от многократных стирок стал бледно-розовым. На голове у португальца был большой черный берет. Он посмотрел на Жерфо, который в этот момент открыл глаза и увидел его.
– Доброе утро! – произнес португалец, неловко выговаривая слова, потом облизал губы и улыбнулся.
Жерфо ответил на приветствие и попытался встать, но упал. Он чувствовал себя ужасно слабым, больным и усталым.
– Пить, – прошептал он.
– Да, – сказал португалец. – Спать вся ночь? – Он указал на землю. – Ошень голодно.
– Что?
– Голодно. Ошень голодно! Не жарко, – уточнил он, видя, что Жерфо не понимает. – Виньо?
– Си, вина, – ответил Жерфо, энергично кивая. – Habla Espagnol? – Лесоруб неопределенно махнул рукой. – Yo perdido. Muy malo. Холодно.
– Да, голодно, – прокомментировал лесоруб.
Для наглядности Жерфо чихнул и покашлял, изображая бронхит, что было не так сложно, как он думал.
Португалец помог ему встать и дойти до лагеря. По дороге Жерфо, убежденный, что его собеседник понимает по-испански, продолжал без толку восклицания типа "Que mala suerte! Que barbaridad!", показывая на распухшую ногу и лоб, на котором запеклась кровь.
Лесорубов было восемь. Они жили под большим куском брезента, натянутым на колья, У них были отвратительно грязные одеяла и матрасы, набитые листьями. В лагере нашлись хлеб, немного алжирского вина, сыр, плохой кофе, много мешков с сушеными фруктами и три журнала, полные непристойных фотографий. Лесорубы были экипированы топорами, пилами и двумя обрезными станками "Омелит". Во Франции португальцы находились нелегально, не имели никакой страховки и получали чуть больше половины минимальной зарплаты за шестидесятичасовую рабочую неделю. Они дали Жерфо хлеба, горохового супа и две таблетки аспирина, которые растворили в вине. Лесорубы не знали, что с ним делать, Поскольку Жерфо дрожал и жутко потел, они замотали его в два отвратительно вонявших одеяла.
– Кто-нибудь придет, – успокоил Жерфо лесоруб, лучше других говоривший по-французски.
Потом они взяли свои топоры и пилы и пошли к деревьям. Утренний свет хорош для тех, кто это любит. Несмотря на простуду и сломанную ногу, Жерфо, возможно, был в состоянии продолжить путь, что и собрался сделать, когда с ухода лесорубов прошло больше двух часов. Но что-то в нем сломалось после того, как его нашли и стали о нем заботиться.
Прислушиваясь в ожидании времени обеда к далеким звукам пил, но не в силах определить, откуда они доносятся, он прополз по полу и взял скабрезные журналы. Текст был на английском и очень беден с литературной точки зрения. Что касается фотографий, они изображали очень мясистых женщин с грубыми вульгарными лицами. Вкусы Жерфо были более утонченными. Ему нравились изящные женщины. Он прочитал письма читателей. Колонки занимала полемика между любителями больших грудей и больших задниц. Жерфо показалось, что спор лишен смысла. Он жутко скучал.
Примерно в половине одиннадцатого он отшвырнул журналы и почувствовал себя бесконечно жалким и больным, почти умирающим, но тут один из португальцев вернулся вместе со стариком в шляпе. Длинные седые волосы старика спускались на плечи его коричневой замшевой куртки. Он поздоровался с Жерфо неразборчивым бурчанием, опустился возле него на колени, отбросил одеяла, в которые был завернут больной, задрал левую штанину и долго осматривал и ощупывал раненую ногу.
– Вы говорите по-французски? Кто вы? – спрашивал Жерфо, но не получал ответа.
Старик продолжал его осматривать с сосредоточенным видом свиньи, ищущей трюфели.
– Да ответьте мне наконец! – тихо воскликнул Жерфо, охваченный тревогой и смущением. – Я во Франции, да? Это Альпы?
Старик что-то ухватил в поврежденной ноге и резко, с вывертом, дернул ее. Жерфо завопил. Из закрытых глаз на его грязное, заросшее щетиной лицо брызнули слезы, оскаленные зубы заскрипели. Он оторвал руки от земли, чтобы схватиться за ногу. Старик толкнул его назад, и Жерфо упал на спину. Одновременно старик вытащил из кармана банку из-под растворимого кофе и открыл ее. В ней была липкая желтая масса. Жерфо решил, что это машинное масло. Старик зачерпнул полную руку этой массы, положил на подъем ноги Жерфо и стал энергично массировать.
– Да, вы в Альпах, – сказал он. – Да, вы во Франции. В Вануазе.
– Вы знахарь?
– Я не люблю это слово. Я военный санитар. Что с вами случилось? Турист, да? Не надо бегать по горам, если у вас слабая нога.
Он обернул подъем ноги Жерфо куском ткани и начал наматывать вокруг изоленту.
– Я упал с поезда.
– Кости я поставил на место, – проговорил старик. – Я капрал Рагюз. С какого поезда? Как ваше имя?
– Жорж, – ответил Жерфо и быстро добавил: – Жорж Сорель. Я упал с товарного поезда. Я бродяга, понимаете?
Капрал Рагюз распрямился, вытер руки платком в фиолетовую клетку и стал укладывать в карманы то, что из них вытащил банку с мазью, обертку куска ткани и изоленту.
– До завтрашнего дня не двигайтесь. Португальцы позаботятся о вас. Они хорошие ребята. А завтра утром я приеду за вами с мулом.
– Еще одна ночь здесь? Но я болен! – воскликнул Жерфо.
– Ничего страшного, – уверил Рагюз. – Выпейте вина.
– У меня нет денег.
– Я делаю это не ради денег, – сказал старик, – а просто чтобы помочь ближнему.
16
Капрал Рагюз уже давно не был военным и никогда не был капралом. Он едва попал на военную службу. Слишком молодой во время первой мировой войны, он чуть не оказался слишком старым во время второй. За шестимесячное ожидание маловероятного наступления итальянцев он приобрел некоторые познания в работе санитаров и стал погонщиком мулов. Пострелял он только во время немецкой оккупации, и то главным образом не в людей. В обмазанной известью комнате, в которую он поместил Жерфо после того, как привез его на муле, были странные украшения: портрет Сталина и портрет Луи Пастера, который в действительности был фотографией Саша Гитри, исполнявшего роль Пастера в кино. Жерфо пролежал в ней неделю. Он прочитал альманах Вермо, "Жизнь муравьев" Метерлинка и удивительную биографию некоего отца Бар-маки, миссионера и авиатора. Воображение Жерфо особенно поразили страницы, где кровожадный кюре между двумя бойнями в Альбоше пытается разрешить вставшую перед ним проблему с флажком. Этот трехцветный флажок, закрепленный на расчалке аэроплана летающего попа, без конца рвался от скорости. Идеальным решением стала слюда. Конец книги, полный описаний прокаженных негров, был омерзительным.
Рагюз наложил Жерфо гипс и в первые дни приносил ему есть: по утрам – бледный кофе, свежий сыр и противную самогонку из гнилых фруктов, главным образом груш и айвы; днем и вечером – суп, хлеб, колбасу с огромными глазками прогорклого жира, сыр, иногда макрель в белом винном соусе в длинных и узких консервных банках и красное вино, светлое и кислое.
– Надо есть, Сорель, – говорил капрал. – Надо набираться сил, чтобы срослись ткани.
Через некоторое время Жерфо мог доковылять из своей комнаты до стола в общей. Дом Рагюза, стоявший на склоне горы в стороне от деревни, был построен из камней без раствора и покрыт шифером. Внутри он был выбелен известью. Большие куски гранита, положенные на шифер, не давали ветру сорвать его. Второго этажа в строгом смысле не было, но из-за склона под домом имелось место для погреба и стойла, выходивших на нижнее течение реки. Рагюз держал там свои бутылки, продукты, самогонный аппарат и мула. Наверху были общая комната с очень большой печью и базальтовой раковиной и две спальни. В комнатах были маленькие окошки, разделенные на квадраты, с деревянными ставнями с вырезом в виде сердца.