Троллейбус без номеров
Шрифт:
Но в этот раз Саше даже не пришлось фантазировать: глаза сами закрывались, и Саша впуталась в очаровательно-теплую дрему, когда все вокруг становится таким мягким и ватным, и ты мягкий и ватный, и спится так сладко, что ты даже не замечаешь, как проваливаешься в сон…
– Ба! Андреич, смотри! Это же та самая девчонка!
– Революционерка?
– Революционерка, революционерка! Скорее, она уже вся синяя!
Саша недовольно разлепила глаза: кто-то раскопал ее убежище, и теперь на нее откровенно таращились Атеист и Альберт Андреич.
– Ну ты даешь, Революционерка, – Альберт Андреич кряжисто охнул, стянул с себя
Зипун был огромный и мешковатый, и Сашу начал бить озноб. На носу повисла огромная сопля, и Саша с шумом ее втянула. Ее затрясло от холода – мышцы на ногах свело, и Саша, тяжело выдохнув, повалилась на складной стул прямо у костра.
– Да ты не волнуйся так, все в порядке будет, – сказала ей дородная женщина с поварешкой. Волосы у нее были подвязаны кроваво-красной косынкой в белый горох, и это выглядело так по-домашнему, что весь страх куда-то ушел. – Сейчас вот доварим куриный бульон, и будешь как новенькая.
– Это ж надо было, в такую простую ловушку попасться! – хмыкнул заросший парень, что сидел у костра и что-то писал, высунув от удовольствия язык.
– А ты, Писатель, молчи и не высовывайся. На Малахольного, вон, посмотри – взрослый вроде бы мужик, а попал Парк, одну из самых страшных ловушек. А тут девчонка совсем маленькая. Да и то не растерялась, не заплакала. На себя бы посмотрел – что бы сделал в такой ситуации?
– Я? – Писатель гордо вздернул нос. – Уж я бы точно нашел способ свалить из этого места. Все просто.
– Просто только в книгах, дурачок, – Поварешка подмигнула Сашке и сунула ей в руки тарелку с супом и огромную деревянную расписную ложку. От супа вкусно пахло травами, и от узнавания к горлу подступили слезы: точно такой же суп ей готовила бабушка, когда Саша болела. – Ты, Революционерка, главное не проси его что-нибудь тебе прочитать, а то захватит и не отпустит.
– А почему не отпустит?
– Да он у нас, понимаешь, писатель. Родился такой, уже с листом бумаги и ручкой вместо пеленки. Как ни посмотришь, все сидит да строчит свою повесть, про гномов и эльфиек. Мечтает на этом денег заработать. Я ему сколько раз говорила, что если уж пишешь, то точно не ради денег и известности – должна же быть в произведении хоть какая-то идея, чтобы задуматься, о вечном там, об отцах и детях… Да что я рассказываю – наверняка в школе вы все это проходили.
– Ну, не скажи, у меня, вообще-то, есть идея, – обиженно возразил Писатель. – Я, между прочим, пишу новое прочтение Толкина! У меня даже свой Мордор есть! И эльфы! А ты, Поварешка, вместо того, чтобы девчонку вместо меня настраивать, могла бы дать ей почитать! А что, Революционерка? Хочешь почитать мою рукопись?..
– Да… наверное… – Саша откровенно растерялась. – А… а почему вы называете меня Революционеркой?
– А это Альберт Андреевич придумал, – охотно поделился Писатель, подсаживаясь к ней, поближе к костру. – Имена – штука сложная, запоминать долго, а вот прозвища… Если тебе дали прозвище, то ты член команды. Хотя вот Малахольного, которого мы на реке подобрали, я бы в жизни в команду не взял. Толку от него никакого, по-нашенски вообще не понимает… Зато повесть мою хорошо с ним обсуждать! Сидит, молчит, слушает и улыбается. И вообще, чего я перед тобой распинаюсь, на-ка, почитай!
В руках, закоченевших от холода, Саша держала черную толстую коленкоровую тетрадь. Расплывшиеся
«Отец умер еще до моего рождения. И тогда я начал бороться. Я решил отомстить за смерть отца оркам. Меня зовут Тауриэль. Тауриэль Бурерожденный. У меня голубые глаза и я рыжий. А еще у меня рост метр девяносто и вес восемьдесят килограмм: я худой, но качок. У меня большие мускулы, ведь я много тренировался. А еще у меня нет друзей. Они не хотят со мной общаться. Но это пройдет, когда я стану великим магом и отомщу за смерть отца»
– Очень интересно, – Саша улыбнулась Писателю. Тот, выхватив у нее рукопись, победно вскинул руки.
– Ха, а вот Революционерке понравилось то, что я настрочил! Видишь, Поварешка! Сейчас вот поем и продолжу писать, у меня там орки с эльфами воюют!
– Сначала посуду помой, Писатель!
– Не буду я мыть посуду! Я работник творческого труда! Такие, как ты, всегда притесняли настоящее авангардное искусство!
– Ты графоман несчастный!
– Я писатель!
Поварешка с Писателем все препирались и препирались, суп был именно такой, какой и должен быть: горячий, чтобы аж язык обжигало, с запахом лесных трав и с одиноко плавающей куриной ножкой, которая, как известно, в супе самая вкусная, зипун грел, трещали дрова в костре, который взметался высоко в небо, отгоняя темноту, и Сашке было так хорошо, как не было никогда.
– Эрик! – она заметила сутулую фигуру недалеко от обрыва. Вскочила с завалинки и понеслась вперед, чудом не свалившись.
Эрик стоял на краю обрыва и курил, наблюдая за тем, как плывут по небу редкие ночные облака. Не было больше в его взгляде этого страшного, непонятого безумия, только бескрайнее, чистое спокойствие.
– Саша! Я так рад вас видеть! Вы живы? Вы прошли через Город? – Эрик отчаянно сжал ее в объятиях, да так, что у Саши заболели легкие.
В первый раз в жизни ее обнимал так крепко кто-то, кроме бабушки с дедушкой. В первый раз в жизни кто-то действительно был рад ее видеть.
– Эрик, скажи мне, это сон или явь?
– Сон, Саша. И я так не хочу просыпаться. Здесь, среди Туристов, я нашел друзей. Я, правда, не очень понимаю, что они говорят, но иногда слушаешь не ушами, а сердцем. Иногда прикосновения и действия говорят куда больше, чем слова. Дома, в Нью-Йорке, у меня было огромное множество знакомых, но ни одного из них я не мог назвать другом. Всем им нужны были лишь мои слава и деньги. А теперь я здесь, курю дешевые русские сигареты вне пространства и времени, ем куриный бульон и мне так хорошо, как не было с того времени, как умерла моя Марта.
– Именно поэтому ты отказался подписывать договор? – тень догадки пошла по Сашиному лицу.
– Конечно, Саша. Как же иначе? Зачем вообще видеть осознанные сны, если вновь не сможешь увидеть того, кого любишь? Не сможешь прикоснуться к ее лицу, не зарыться носом в ее волосы, не пригласить ее на велосипедную прогулку… Не знаю, возможно, ты не поймешь, в конце концов, тебе всего тринадцать, но… Ладно. Расскажи лучше о том, как ты выбралась из Города.