Тролльхеттен
Шрифт:
Кипы бумаг, извлеченных из сейфов, неопрятной кучей сложили в самом центре холла, притащив для надежности еще тонкий ковер из другой комнаты. В ночной полутьме этот натюрморт смотрелся как психоделический Эверест, в котором роль снега играли бумаги, а основанием служило ковровое покрытие.
— Лей! — коротко приказал Пиночет, и Стрый, поспешно откупорив канистру, от души ливанул на бумажную гору.
От нее сразу попер удушающий едкий бензиновый запах. Но Стрый не останавливался, разливал горючую жидкость вокруг, она текла по доскам пола,
— Готово, — отчеканил Стрый и швырнул пустую канистру в сторону бухгалтерии.
Стоя спиной к закрытой двери, Пиночет открыл позолоченную крышечку дорогой зажигалки, но кремневое колесико крутнуть не успел. Одновременно с раздавшимся за спиной резким неприятным скрипом в затылок Николаю Васютко уперлось нечто холодное и явно стальное.
Ствол. Оружие. Очень низкий хриплый голос с усилием выдавил над самым ухом:
— Бросай…
Но зажигалка и так выпала из ослабевших Пиночетовых пальцев и шлепнулась на пропитавшийся бензином пол.
Пиночет стал оборачивался. Он не хотел этого делать, но осознание, что стоящее позади пришло из закрытой комнаты, заставляло его посмотреть в глаза своему страху. Он не мог не взглянуть. И в первый момент Николаю действительно показалось, что он видит перед собой вставшую на задние лапы косматую овчарку, смотрит в ее дикие звериные глаза. Но потом он увидел ствол пистолета, увидел камуфляжную форму, обтягивающую вполне человекоподобный силуэт, и до него дошло:
«Охранник! Все время был здесь, прятался за дверью!!»
Вот только что-то с охранником было не то, что-то неестественное было в том, как он поводил стволом своего оружия. Так, словно рука его дрожала, и он никак не мог остановить эту пляску своей конечности. И смотря во все глаза на пришельца из-за закрытой двери, обмерший от страха Пиночет замечал все новые и новые неправильные в нем детали. Уши у охранника были чуть заостренны и ощутимо дергались, верхняя губа задралась и тоже подергивалась, как от тика. Глаза торопливо бегали из стороны в сторону.
— Я… — начал было Пиночет, но тут охранник задрал еще выше губу, явив полутьме крупные белые зубы, и издал тот самый низкий, горловой рык, который Николай раньше приписывал к собаке.
— Танцуй, — просипело чудище в камуфляже и в лучших ковбойских традициях выстрелило Пиночету под ноги.
Но потанцевать Васютко не успел. Первая же выпущенная пуля, наперекор всем законам вероятности, угодила не в доски пола, а в лежащую на нем зажигалку «ронсон», отчего бензин в ней воспламенился с оглушительным хлопком. Зажигалку разорвало, и она плеснула в последнем усилии феерическим огненным дождем, густо смешанным с осколками позолоченного металла, которые посекли Пиночету лицо. Горящий бензин густо оросил доски пола, соединился со своим еще холодным собратом, и тот вспыхнул тоже победным ликующим пламенем, мигом охватившим всю комнату.
На лице звероватого охранника отразилось почти потешное изумление, так похожее на недавнее выражение лица Стрыя, что Пиночет чуть не расхохотался в голос.
Засмеяться ему не дали. Схватив за шиворот неудачливых (хотя почему, «Паритет»-то горит, почти полыхает) поджигателей, тип в камуфляже поволок их сквозь огонь к выходу. Силы он был неимоверной, так что даже бывший ранее силачом Стрый не мог ничего с ним поделать.
А когда их выволокли из все сильнее разгорающегося здания на свежий воздух, Пиночет вдруг понял, что их ждет. И испуганно задергался, пытаясь вырваться из стальной хватки. Бесполезно.
Было очевидно, что охранник не будет сдавать их в милицию, как не будет вызывать пожарных. Ему, похоже, глубоко наплевать на сгорающий позади «Паритет». У этого невменяемого, видимо, есть свои, идущие в разрез с официальными планы.
И глядя на подергивающиеся, заостренные уши, на эти белоснежные зубы со слишком уж выступающими клыками, становилось понятно, что эти планы не простираются так уж далеко.
Пиночет начал кричать и кричал еще долго, а когда устал, его сменил Стрый. Впрочем, их так никто и не услышал.
«Паритет» горел ярко и дымно еще четыре часа. Когда наконец, кто-то сообразил вызвать пожарных (ежедневно набирающих теперь на колонке воды в пожарные баки своих машин), двухэтажный особняк выгорел дотла, и крыша его рухнула вниз, погребя под собой весь второй этаж. Павел Константинович Мартиков, бывший старший экономист этого заведения мог спать спокойно — все его грехи превратились в комья липкого черного пепла. На втором этаже, среди груды обгорелой древесины лежала почти не тронутая огнем картина, на которой закопченное море приобрело насыщенный черный цвет.
17
Ставлю даты в архаическом стиле — меня это забавляет. Нет, я не любитель всей этой средневековой мути, этой замшелой старины. Но иногда становится так невыносимо тоскливо, что так бы и сбежал куда-нибудь из этих жестоких времен.
Сегодня меня чуть не убили. Пишу эти строчки и содрогаюсь — это называется шоковое состояние. Может быть просто хотели ограбить? Нет, убить. Уж перед своим собственным дневником я могу быть полностью откровенным — этот тип в подворотне, он достал нож и почти ударил меня.
Странно, что я не сошел с ума. Мы живем в своем замкнутом мирке, у кого-то он шире, а у кого-то уже.
У кого-то это кокон, раковина. Это дом, это обитель тишины и покоя. Я не говорю, что эти хоромы должны быть материальными. По большей части мы носим их в себе. Что-то вроде улитки, которая несет на склизкой спине свой твердый домик. Идешь по улице, и черствые люди обходят тебя, волоча на себе свои собственные раковины. Им наплевать на тебя, а тебе на них.
И в этом можно найти успокоение, и даже счастье. Может быть, чувствуешь себя бессмертным?