Трон Исиды
Шрифт:
Но она — в отличие от римлян — умела распознавать абсурд, в чем бы он ни воплощался. Смеяться нельзя: он будет смертельно оскорблен. И, будучи духом, а не плотью, Диона поступила так, как желал дух, как ему было дозволено: легла рядом с Луцием — вполне благопристойно, поверх одеяла — и обвила его руками. Он не сопротивлялся и охотно обнял ее; голова легла ей на плечо чуть выше упругой груди.
Все выглядело очень невинно. Луций Севилий не потянулся коснуться ее — как мужчина касается женщины. Он был нежным и теплым на ощупь — вот и все. И ей показалось, что иначе не бывает, хотя и не знала, откуда ей знакомо такое
Можно ли спать во сне? Но она уснула рядом с Луцием Севилием, положившим голову ей на плечо, здесь, в его шатре, в Мидии, возле стен Атропатены — за полмира от Александрии, где покоилось ее тело. Она спала, и в этом сне ей не грезилось ничего, кроме покоя и мира.
24
Луций Севилий, гаруспик, проснулся, как от толчка. Он продрог, чувствовал себя нездоровым — и был жутко, невыносимо одинок. Он потянулся к теплу, согревавшему его всю ночь, — но оно исчезло. Впрочем, тепла этого никогда и не было. Диона из рода Лагидов, прикорнувшая радом с ним и гладившая его по голове, просто ему приснилась.
Он сел, очень медленно, и выпрямился. В шатре было зябко — несмотря на жаровню, с которой возился слуга.
— Гай, — позвал он.
Мужчина обернулся и поклонился. Он никогда не проявлял непочтительности, как и не был по-рабски услужлив; редко говорил. Имя пленника из Транспаданской Галлии было непроизносимым — сплошным сгустком странных слогов. Для удобства Луций дал ему самое распространенное среди римлян имя; галл пожал плечами и молча согласился на него отзываться.
— Гай, — повторил Луций. — Ты ничего не слышал… ночью?
Тот покачал головой. Его лицо было непроницаемым, как почти у всех рабов. Луций хотел было расспросить его понастойчивее, но передумал. Даже если он и слышал или видел ночную гостью, сам Луций не был уверен, что на самом деле хочет это знать.
Медленно — как требовали разламывающаяся голова и протестующий желудок — он встал, оделся и вышел наружу. Предстоящая осада выглядела фарсом, ведь у них не осталось машин, чтобы проломить толстые стены. Антоний постоянно твердил, что сделает новые — но на это нужно время. А зима приближалась — горная зима, со снегами, выпадавшими внезапно и обильно, как белый обвал.
Вдруг на душе у Луция потеплело — он вспомнил сон, всего лишь сон… Но этот сон придал ему силы — на неопределенно долгое время, на нескончаемые недели, пока Антоний будет упрямиться перед лицом неизбежного.
— Мы в состоянии это сделать, — сказал Антоний. Его слова всем давно приелись: с тех пор как пришла весть о предательстве Армении, он повторял их постоянно.
Полководцы уже перестали с ним спорить. Тем утром они сидели, закутавшись в толстые накидки и глядя из шатра триумвира на небо.
Жители Атропатены преспокойно и самодовольно сидели за стенами. От случая к случаю Антоний высылал кучку людей со
— Мы возьмем этот город, — не унимался Антоний. — Вытурим их из норы голодом или забросаем снарядами — как только у нас будет побольше машин…
— Хватит водить себя за нос, Антоний, — прервал его Канидий Красс. — Ничего у тебя не выйдет.
Все молча уставились на него. Канидий Красс был лучшим из них — это чуть не всякий с радостью признавал. Он менее других был склонен к пустым словам, говорил редко и только по делу — бил в самую точку. До сего момента он избегал споров, молча слушая, или уходил заниматься тем, что было на самом деле необходимо.
— Александр действительно заполучил Тир после целой зимы осады, — продолжал Канидий. — Но Тир — морской порт, и Александр построил себе флот. И не занимался осадой посреди вражеской территории. Мы каждый день теряем людей — в ненужных рейдах и мелких заварушках. Запас продовольствия у нас смехотворно мал, а мы совершаем рейды в глубь пустынной и бесплодной местности. А теперь еще и зима на носу.
— Зима? — рявкнул Антоний. — Великий Геркулес, еще только октябрь!
— Октябрь в Мидии, — спокойно сказал Канидий, — совсем не то, что в Риме или Египте, где солнце почти никогда не прячется в облака. Оставшись здесь, мы не доживем до весны — замерзнем до смерти или нас перебьют мидийские лучники.
Антоний недоуменно уставился на него.
— Ты предлагаешь мне поджать хвост и ползти назад к морю?
— Я предлагаю тебе мудрое отступление, пока еще возможно. Между здешним царством и «дружественной страной» скверная местность; если мы еще задержимся, эти горы будет трудно или вообще невозможно преодолеть.
— Тогда мы останемся здесь.
Канидий глубоко вздохнул, словно призывая себя к терпению.
— Марк Антоний, здесь мы погибнем. Это ясно как день. Мы и так уже на урезанном пайке. А когда эти земли скует зима, останемся вообще без пайка. Мы должны уходить отсюда прямо сейчас, если вообще хотим убраться подобру-поздорову.
— Атропатену нам не взять, — сказал чей-то голос. Луций Севилий с изумлением обнаружил, что голос принадлежит ему самому. Подобные мысли не раз приходили ему в голову, но он не был голосом богов, как Диона; до сих пор ни один бог не говорил посредством него.
Антоний перевел взгляд с Канидия на Луция.
— А кто считает, что мы проигрываем войну?
— Мы все, — ответил Луций, хотя в прежние времена постарался бы уйти от ответа.
Интересно, чувствует ли то же самое Диона, когда говорила то, что приходит ей в голову. Это оказалось захватывающим, хотя и немного жутким — как скакать галопом по горному склону.
— Все мы, и тебе это известно, — повторил он, раз уж приговорил себя наугад броситься со скалы. — Не ударь армяне нам в спину, у нас были бы сейчас обозы и машины, и мы бы уже возвращались с золотом Парфии в повозках. Но теперь мы ничего здесь не добьемся, а если все же пересидим зиму и доживем до весны, на нас обрушится парфянская армия. Конечно, ты волен делать эту гиблую ставку.