Трон Исиды
Шрифт:
— Цезарион? — изумленно сказала Диона. — И давно ты здесь?
Царевич пожал плечами. Он уже терял мягкую округлость черт детства, и Диона ясно видела угловатость и нескладность будущего подростка. Яркие глаза, пухлые щеки, твердый римский профиль… Когда пройдет этот период, он станет красивым мужчиной, но сейчас его внешность явно оставляла желать лучшего. Однако Цезарион ужасно рассвирепел бы, скажи ему Диона что-нибудь подобное.
От звуков голоса Дионы проснулась Геба и уставилась на Цезариона без удивления или тревоги. Она встала, расправила сбившееся набок платье,
Ее поведение, по крайней мере, объясняло, как попал сюда Цезарион. Но было неясно, зачем он здесь.
— Я беспокоился, — коротко промолвил он в ответ на пристальный взгляд Дионы. — Мама очень бледная. И так давно болеет. Она умирает?
— Нет, — успокоила его Диона. — Просто твоя мать родила ровно столько детей, сколько ей было суждено. Тело женщины само сообщает ей об этом, прежде чем следующий плод убьет или покалечит ее.
— Но у мамы пока только четверо.
— Четверо детей родились живыми и сильными, ни один из них не умер в младенчестве, у нее не было выкидышей. Редким женщинам выпадает такое счастье. Но на этом все. Так говорит богиня.
— Ах вот оно что, — протянул Цезарион.
Он явно не верил ей, но воспитание не позволяло сказать это. Иногда Дионе хотелось, чтобы царевич был чуточку менее вежлив и чуточку больше раскован. Но такая роскошь не дана царям и царицам, как и их детям. Однако его маленький бунт — появление в спальных покоях жрицы — почти обнадеживал, и Диона, подтянув к себе колени, кивком указала на краешек ложа.
— Садись сюда. Устраивайся поудобнее. Сейчас Геба принесет завтрак, его наверняка хватит на двоих. Поколебавшись, Цезарион сел, разом утратив царственное величие. Золотистая кошечка прыгнула ему на колени. Удивленный, Цезарион погладил ее.
— Почему… — На какое-то мгновение он показался Дионе совсем ребенком. — …я ей нравлюсь?
— Ты всегда ей нравился. И раньше нравился, и потом будешь нравиться. Скажи-ка, тебя сюда привела тревога за мать или что-нибудь еще?
— Нет, — возразил он. Больше ничего. Я не мог уснуть и просто извелся от этих мыслей. И жалел…
— О чем?
— Я жалел, — промолвил он, — что не ушел на войну вместе с Антонием.
Обыкновенный мальчишка! Этого Диона, конечно, не сказала, только заметила:
— Тебя могли бы и убить — или еще похуже.
Цезарион отмахнулся.
— Ну, такое я уже слышал. Мама говорит то же самое. Но зато это — по-мужски!
— Однако Антоний проиграл войну и потерял две пятых своей армии.
— Ты — женщина, — заявил Цезарион с высоты своих десяти лет. — Тебе не понять.
— Надеюсь, — молниеносно парировала она. — Мужчины устраивают кровавые бойни, а женщинам приходится вправлять им мозги.
— Хорошо, что я — не женщина, — отрезал Цезарион.
— Но мог родиться ею…
Диона неожиданно развеселилась. Будь Цезарион поменьше, она крепко обняла бы его, но царевич был уже достаточно большим и смотрел на такие нежности свысока. Конечно,
Антоний, потерпев поражение, нашел пристанище вовсе не в большом городе-крепости, а в городишке под названием — Leuke Kome — Белая Деревня. Но все же это был город, а армия Антония, хотя и уменьшившись почти вдвое, по-прежнему оставалась великой армией. Диона не понимала, почему он предпочел это местечко всем остальным — такое же захолустье, как и многие другие на побережье: возможно, сейчас для него хорош любой укромный уголок, где можно зализать раны.
В городе было некое подобие гавани — достаточно просторной, чтобы в нее могли войти корабли царицы. Имелся и волнорез, вернее, стена из камней, которую можно было так назвать, с верфью, расположенной поблизости. Сам город был пыльно-серым, хотя летом, на солнышке, нагромождение белоснежных хижин и домишек, по-видимому, весьма оживляло тусклый блеклый пейзаж.
Среди столь скромных декораций роскошь и величие Антония казались неестественными, ненастоящими. Царица сошла со своего судна поприветствовать его — но встреча эта, судя по манере ее поведения, являлась лишь встречей союзников. Когда Антоний протянул руки, намереваясь обнять ее, она отступила назад, устанавливая пристойную дистанцию.
— Господин, — произнесла она. — Рада тебя видеть. Я привезла с собой столько провизии, сколько смогла собрать.
Антоний опустил руки, лицо его стало холодным и напряженным, но он спокойно сказал:
— Ну что же, отлично. А удалось ли тебе собрать денег?
— Нет.
Его брови взлетели вверх, но он еще не рассердился: не побагровел и не побледнел.
— Почему же?
— У меня не было времени.
— Не было желания, ты имеешь в виду. В твоем распоряжении был месяц.
— Вопреки всеобщему мнению, — беспечно сказала она, — золото не растет на песке Египта.
Антоний, не замечавший состояния Клеопатры — искусница Диона скрыла бледность ее щек под румянами и красками, — явно намеревался продолжить пикировку.
— Госпожа была больна, — вмешалась она. — И приехала, как только ей позволили лекари.
Взгляд Клеопатры был убийственным. Но Диона думала лишь о том, чтобы Антоний прекратил ссору.
— Пустяки, — отрезала царица. — Обычная простуда. Горячка лихорадки.
— Родильная горячка, — уточнила Диона. — Твой сын жив и здоров, господин, и отлично себя чувствует. И владычица окончательно поправится, если о ней будут хорошо заботиться. Я бы не выпустила ее из дому и послала бы к тебе гонцов с весточкой и кораблями. Но царица настояла, чтобы поехать самой.