Трон из костей дракона
Шрифт:
— Мне никто не давал собачьего имени, — тихо сказал Таузер. — Я выбрал его сам.
— Что? — спросил Элиас, снова поворачиваясь к старику. — Похоже, я тебя не совсем расслышал.
— Я сам дал себе собачье имя, сир. Ваш покойный отец, бывало, дразнил меня за мою преданность: видите ли, я все время ходил за ним, не отставая ни на шаг. В шутку он назвал одну из своих собак Круин, а это как раз и было мое настоящее имя. — Старик слегка повернулся, чтобы обращаться к большей аудитории. — И тогда я сказал: «Если собаке дано по воле Джона мое имя, то я возьму взамен имя собаки». С тех пор я никогда не отзывался ни на какое имя, кроме Таузера, и никогда отзываться не буду.
Элиасу как будто не больно понравился ответ шута, но тем не менее он резко засмеялся и хлопнул себя по колену.
— Дерзкий
— Ну ладно, — сказал Элиас, — если бы я не был воистину добрым королем, каким я являюсь, а был бы я, например, языческим королем, как эрнистирийский Ллут, — я, пожалуй, отрубил бы твою ничтожную сморщенную голову за то, что ты так непочтительно говоришь о моем покойном отце. Но, конечно, я не такой король.
— Конечно нет, сир, — сказал Таузер.
— Ну, так ты пришел спеть нам? Или кувыркаться? Надеюсь, не для этого, потому что ты выглядишь слишком дряхлым для таких шалостей. Или еще для чего-нибудь? Скажи же! — Элиас откинулся на спинку трона и хлопнул в ладоши, потребовав еще вина.
— Петь, ваше величество, — сказал шут. Он снял с плеча лютню и принялся подкручивать колки, настраивая ее. Пока юный паж наполнял кубок своего повелителя, Таузер поднял глаза и смотрел на знамена рыцарей и знати Светлого Арда, висевшие перед маленькими окнами, забрызганными дождем. Пыли и паутины больше не было, но Таузеру краски знамен казались фальшивыми — слишком яркими, подобно коже старой проститутки, которая красится, надеясь вернуть свои юные дни и уничтожая тем самым то, что еще сохранилось.
Когда испуганный паж кончил наполнять кубки Гутвульфа, Фенгбальда и остальных, Элиас махнул рукой Таузеру.
— Мой лорд, — шут поклонился, — я спою вам о другом добром короле, но это был, однако, несчастливый и грустный монарх.
— Я не люблю грустные песни! — заявил Фенгбальд, бывший уже сильно навеселе, что, впрочем, можно было предвидеть. Гутвульф продолжал глупо ухмыляться.
— Тише! — Король как бы подтолкнул локтем своего товарища. — Если мы придем к выводу, что это была плохая мелодия, когда он кончит, тогда мы сможем заставить карлика скакать.
Таузер прочистил горло, взял несколько аккордов и запел тонким приятным голосом:
Король Орех немолод. Он стар, он сед, он строг. Уже могильный холод Он чувствует у ног. — Пусть мчатся, слов не тратя, Ко мне, — промолвил он, — Мой старший сын, принц Ясень, Мой младший сын, принц Клен. И как-то утром рано Вернулись в отчий дом Принц Ясень на буланом, Принц Клен на вороном. — Был путь мой чист и ясен, Зачем проделан он? — Спросил отца принц Ясень, Но промолчал принц Клен. — Умру я очень скоро. Скажу вам не тая, Я не хотел бы ссоры Меж вами, сыновья!— Не скажу, что мне особенно нравится эта песня, — зарычал Гутвульф, — карлик просто издевается!
Элиас приказал ему замолчать. Его глаза горели, он дал Таузеру знак продолжать.
— Мне трон не нужен, право, И в ножнах мой кинжал, — Принц Клен ответил браво Принц Ясень промолчал. Король расцеловал их, И— Довольно! Это измена! — вскричал Гутвульф, вскакивая. Он отшвырнул кресло прямо в окаменевших придворных и со свистом выхватил из ножен свой длинный меч. Если бы одурманенный вином Фенгбальд, вскакивая, не толкнул случайно его руку, Гутвульф разрубил бы испуганного Таузера пополам.
Элиас тоже вскочил.
— Вложи свое шило в ножны, ты, недоумок! — заорал он. — Никто не смеет обнажать меч в королевском тронном зале! — Король повернулся от совсем запутавшегося графа Утаньятского к старому шуту. Старик, немного пришедший в себя после спектакля, устроенного разъяренным Гутвульфом, старался сохранить достоинство.
— Не думай, жалкий карлик, что мы в восторге от твоей песенки! — зарычал он. — Или что твоя долгая служба моему отцу делает тебя неприкосновенным, — но не думай также, что ты можешь проколоть кожу короля своими жалкими колючками.
Убирайся с глаз моих!
— Я признаюсь, сир, что это совсем новая песня, — начал шут, дрожа. Его колпак с бубенцами сполз набок. — Но это не…
— Убирайся вон! — выплюнул Элиас с побелевшим лицом и зверскими глазами.
Таузер поспешно заковылял прочь из тронного зала, содрогаясь от последнего дикого взгляда короля, брошенного на несчастное, безнадежное лицо его дочери принцессы Мириамель.
Глава 11. Нежданный гость
Последний день прелия. Полдень. Сумеречный конюшенный сеновал. Саймон зарылся в мягкое душистое сено, выставив только голову. Легкая пыль мерцала на фоне единственного окна. Тихо. Только его размеренное дыхание.
Он только что спустился с затененной церковной галереи, где монахи принялись за обычные полуденные песнопения. Чистые, объемные тона их торжественных молитв растрогали его, чего почти никогда не случалось во время суховатых церковных служб, среди стен, завешанных гобеленами. Казалось, каждую ноту монахи долго держат и холят и только потом отпускают ее на свободу. Было такое ощущение, что поющие голоса опутывают сердце холодными серебристыми нитями. Он физически ощущал, как сжимается его сердце. Это было такое странное чувство: ему на мгновение почудилось, что он и его сердце — это всего лишь испуганная птица, птица в сильных и нежных руках Бога. И еще он почувствовал, что не достоин такой заботы и нежности, что он слишком неуклюж и слишком глуп. Что его потрескавшиеся, покрасневшие руки судомойки оскорбляют эту прекрасную музыку. И он ушел. Сбежал вниз по ступенькам галереи.
Здесь, на сеновале, сердце его начало успокаиваться. Он закопался поглубже в шуршащее сено и, закрыв глаза, прислушивался к ласковому фырканью лошадей в стойле под ним. И ему казалось, что он может ощущать прикосновения пылинок, проплывающих мимо него в неподвижной сонной темноте.
Может быть, он задремал — он не был в этом уверен, — но следующее, что услышал Саймон, был резкий звук голосов внизу, под ним.
Их было трое: конюх Шем, Рубен Медведь и маленький человечек, который, как показалось Саймону, мог быть Таузером, старым королевским шутом. Впрочем, он не был в этом уверен, потому что человечек не был одет в шутовской костюм, а напротив, был в шляпе, закрывавшей большую часть его лица. Они вошли в распахнутые двери конюшни, как тройка клоунов.