Тропа ночи
Шрифт:
Но раздался другой голос.
– Ник, мальчик мой, – звала из хижины мать. Она научила его читать, научила первым заклинаниям. Он не мог вспомнить голос отца, но ее голос хорошо сохранился в памяти. – Бедняжка мой. Тебе же очень холодно. Иди скорей ко мне.
– Разве ты не… – Ник с трудом шевелил пересохшими в лихорадке губами. – Разве ты не умерла?
Дома мать часто сидела в библиотеке, читала книги по колдовству. Он помнил, как красиво падали на страницу ее длинные локоны, а лицо всегда было обращено не к нему, а в другую сторону. Волосы у нее были гладкими, как полночный водопад,
Ему хотелось снова почитать книги вместе с ней.
– Глупыш, я не умерла, – заверила мама. – Это был сон, навеянный лихорадкой. Ты болел, вот тебе и мерещились всякие ужасы. А я жива и здорова. Я отведу тебя домой. Ничего этого на самом деле не было, честное слово. Открой дверь. Входи, здесь тепло.
Ник обернулся и сквозь прутья решетчатой двери посмотрел на мать. Ее лицо было исполосовано тенями, но все, что надо, он разглядел. Глаза глубоко ввалились, кожа казалась желтее пергамента. Из обмякшего рта торчали зубы, как у черепа.
Ведьмы постарше, помнившие ее, говорили, что красотой Ник пошел в мать. Обычно Ник лишь улыбался. Внешность приносила ему много пользы. Главное, она нравилась Сабрине. Но иногда, поймав в темных зеркалах мимолетное отражение, Ник совсем не радовался замеченному сходству.
– Ты мертва, – сказал он матери. – Я не помню, какой ты была. Не могу воскресить в памяти даже твое лицо.
Он отошел от клетки, в которой сидела мать. Не оглянулся, когда покинул родителей в первый раз, не оглянулся и сейчас.
– Мог бы придумать что-нибудь получше, – бросил Ник Сатане и зимнему ветру.
Вкладывать ласковые прозвища и мягкие слова в уста матери – значило оскорбить ее память. Ник помнил не так уж много, однако знал, что всегда гордился ею. Мать была настоящей ведьмой, всем сердцем преданной Темному повелителю. Родители никогда не говорили Нику, что любят его. Говорила только Амалия. «Я тебя люблю, – повторяла она всегда – от колыбели до гор. – Только я одна и люблю тебя, поэтому ты мой».
Когда он болел или сердился, Амалия была терпелива, давала ему столько внимания, сколько он просил. Ему не хотелось терять ее. Может, именно это и притягивало к нему Амалию – невысказанная слабость, скрытый глубоко в сердце страшный изъян. Больше всего на свете Нику хотелось того, о чем ни одна ведьма и ни один чародей не может и мечтать.
Быть любимым. Может быть, это болезненное желание и приводило Ника сюда. Снова и снова.
И что бы ни случалось в преисподней, Ник опять оказывался здесь. В холодных заснеженных горах. Ждал Амалию, ждал того момента, когда отдастся на ее милость.
Он снова стоял на коленях. Хотя не помнил, как упал.
«Вставай, – устало приказал себе Ник. – Если не встанешь, дело плохо».
Он встанет. Подождет еще минуточку – и встанет. До чего же он устал.
Ведьмы не должны плакать, а в горах это вообще бесполезно. Слезы на лице замерзают. Волки не ведают жалости. Плакать он не мог.
Он, как и все ребята из Инфернального хора, привык молиться Сатане. А теперь, когда он восстал против Великого мятежника и держал его взаперти в собственном теле, возносить молитвы стало вообще бессмысленно. Однако Нику все равно захотелось помолиться – сцепить руки, воззвать к некоему высшему разуму, у которого сил побольше, чем у него. Помолиться не за себя, а за ту ведьму, которая была ему дороже его самого.
«Пусть она будет свободна и счастлива. Пусть не натворит ничего опасного, пока я не могу ее защитить. Пусть этот глупый человек не втянет ее ни в какие свои идиотские планы».
У всех отношений бывают взлеты и падения, читал когда-то Ник. И обнаружил, что это чистая правда. Ник, например, состоял в отношениях с Сабриной, самой восхитительной девушкой на свете, но был вынужден иметь дело с тем парнем – самым невыносимым среди людей. И нет сомнений, что в эту самую минуту этот болван впутывал Сабрину в какие-нибудь новые беды, хотя, казалось бы, то, что произошло с Ником, должно было научить его осторожности. Пусть сидят по домам и не придумывают никаких авантюр с жестокими двойниками или динамитом.
Хотелось думать, что Сабрина сидит дома, в кругу своей семьи.
Ник склонил голову под леденящим ветром и стал ждать волков.
«Только бы с Сабриной ничего не случилось. А уж я как-нибудь выдержу».
Гриндейл
Лунная дева была для него красивее всех женщин на свете; все прочие меркли перед ней.
Глубокой ночью мы с друзьями пошли в лес призывать богиню. Было темно. Черный купол неба ближе к востоку переходил в грифельно-серый, сквозь ажурные кроны проглядывали звезды. Даже деревья, под солнцем одетые в свежую зеленую листву, сейчас, в отсутствие света, казались призрачно-серыми.
Заря, пограничье между днем и ночью, – лучшее время для призывания или изгнания духов.
– Как в старые добрые времена, – сказал Тео. – Опять Сабрина заманивает нас в лесную чащу, где нам совсем не место. Отец говорит, мы могли случайно наступить на медвежий капкан.
Роз усмехнулась:
– А мой отец всегда говорит, что я не должна водиться с ребятами, которые могут сбиться с пути истинного.
Они с Харви шли рука об руку по кочковатой земле. Он то и дело останавливался, помогая ей переступить через древесные корни.
– А моя тетя Зельда говорит, что негоже мне водиться с никчемными, недолговечными людьми.
У меня никогда не хватало духу сказать им это напрямик. Мои друзья привыкли считать, что тетя Зельда недолюбливает их лично. Уж лучше пусть знают правду.
– А Томми всегда хотел, чтобы я получал от жизни как можно больше радостей.
Наступила тишина, нарушаемая только шепотом ветра в новорожденной листве. Как будто при упоминании имени покойного эта поляна под деревьями стала священной. Раньше Харви произносил имя брата так, словно швырял в меня обвинение. А сейчас – нет. Он вложил в это имя лишь любовь и грусть. И от этого мне стало еще больнее.